Сердце из нежного льда
Шрифт:
– Наше время, между прочим, ничуть не хуже вашего! – назидательно сообщила ей молодящаяся дама, которая при всех ее ухищрениях выглядела моложе двух других лет на пять, не больше, но старушки с луком – лет на десять, и потому считала себя представителем совершенно иного поколения и соответственно – иной формации. – А пили в ваше время еще хуже! А тушить могли только водой! А где бы им набрать столько воды? Тут пеной надо! Вот скажите, была в ваше время пена?
Петр Николаевич решил прервать захватывающую беседу старушек и вежливо спросил:
– Скажите, пожалуйста, а когда пожар-то случился?
– В
– Нет… – не согласилась с ней женщина в розовой шапке. – В пятницу я ходила к окулисту. Тут еще все было в порядке!
– Дык… загорелось-то ночью! Ты ж не ночью к окулисту ходила! – не сдавалась бабушка очень темпераментного паренька, который, перепробовав все способы борьбы с бабкиной разговорчивостью, решил сесть на асфальт. – Вадик! – тут же заголосила старушка. – Встань немедленно и не позорь своих родителей перед посторонними людьми! – Справедливо полагая, что ей повредить уже ничего не может, она еще раза три помянула несчастных маму с папой, что все равно не привело к положительному результату. Старушка церемонно извинилась перед всеми и засеменила вслед за мальчишкой, который сразу потащил ее по направлению к кондитерскому магазину.
– Все действительно произошло ночью с пятницы на субботу, – подтвердила молодящаяся дама иного поколения. – Сначала лифт у них загорелся, а потом и пошло… и пошло… Дом-то внутри весь деревянный! Говорят, полы вспыхивали, будто под ними бикфордовы шнуры проложили! Перекрытия обваливались… Страшное дело…
– А люди-то! Люди-то где? – полузадушенным голосом спросил Башлачев и почувствовал, что все у него внутри спеклось, будто он сам только что выбежал из горящего дома.
– А во-он, – женщина в розовой шапке махнула в сторону дома, – видите, на стене бумажные листы прилеплены? Там и написано, кто где… Кого установить смогли… А трупов там… трупов… мамочки мои… не счесть.
С ухающим колоколом сердцем Башлачев подошел к бумажным листам, у которых стояли еще несколько человек. Один лист с черным кантом перечислял фамилии погибших и указывал морги, где можно было отыскать останки. Неопознанными числились тринадцать трупов. Петр Николаевич от этого страшного листа поспешил к другим, надеясь отыскать Аллу среди живых. Жильцы дома, отделавшиеся испугом и порчей имущества, были временно переселены в гостиницу без названия на окраине Питера. Среди этих счастливчиков фамилии Белозеровой Башлачев не обнаружил. Остальные жильцы дома являлись пострадавшими разной степени тяжести и были размещены в разные места: в НИИ «Скорой помощи» на Будапештской, в городскую многопрофильную больницу в Озерках и Мариинскую больницу на Литейном. Петр Николаевич вздрогнул, когда наткнулся наконец на Аллину фамилию. Алла Белозерова находилась у черта на рогах – в Озерках. Башлачев чертыхнулся, сел в свою «Ауди» и поехал в Озерки.
В огромной больнице охранник ни в какую не желал пропускать его на этажи, требуя пропуск.
– Какой еще пропуск, – проревел Петр Николаевич, – если я только сейчас узнал, куда отвезли… мою сестру… из сгоревшего дома на Владимирском! У нее… больше никого
Упоминание сгоревшего дома подействовало на охранника, как магическое заклинание, и он даже окликнул идущую мимо медсестру и попросил ее проводить человека на этаж к владимирским погорельцам.
Алла лежала в четырехместной палате с тремя женщинами из своего дома. У всех четверых было отравление угарным газом, легкие ожоги и не слишком серьезные ранения. Медсестра предупредила Башлачева, чтобы он вел себя сдержаннее, поскольку у всех женщин, лежащих в палате, погибли или пока числятся без вести пропавшими родные. Петр Николаевич кивнул, нервно сглотнул и зашел в палату. Он сразу увидел Аллу, хотя она мало была похожа на ту блистательную женщину, которой восхищался весь институт. Ее лицо было землистого цвета, глаза окружали желто-коричневые круги. Через всю щеку тянулась отвратительная запекшаяся царапина, но хуже всего было выражение ее лица. На нем были написаны смертельная скука и полное безразличие к окружающему.
– Алла, это я, Петр… – сказал он, сев возле ее постели на шаткую табуретку, которую прихватил у стены палаты.
Алла с видимым усилием повернула к нему голову и всмотрелась в его лицо так, будто ее глазам не хватало резкости и она никак не могла его узнать.
– Я это… Башлачев, – уточнил Петр Николаевич. – Ты… меня не узнаешь?
Белозерова с трудом разлепила бледные губы и медленно произнесла:
– Ну… почему? Узнаю…
– Это… хорошо… Ну… как ты себя чувствуешь?
– Никак.
– Так не бывает. Чувствуют себя или хорошо, или плохо…
– Все-то ты знаешь, Петя… – усмехнулась Алла.
– Конечно! – Башлачев обрадовался, что Аллино лицо оказалось еще способным на выражение эмоций. Значит, не все еще потеряно. – Вот увидишь, у тебя все заживет в самом лучшим виде, и ты опять станешь самой красивой в нашем институте, а… может быть, даже и во всем Питере!
– Если бы ты знал, Петя, до чего мне безразлично, заживет или не заживет…
– Вот это ты зря… И вообще, ты должна знать, что я очень жалею о том, что между нами произошло…
– Да что ты говоришь? Неужели тебе не понравилось? Я старалась! – Алла опять усмехнулась. Усмешка чуть дольше задержалась на лице Белозеровой, и Башлачев заметил на ее лбу и под глазами десятки тоненьких морщинок, которых еще совсем недавно не было.
– Я не о том, – отвел глаза Петр Николаевич. – Ты прости меня за фотографии и вообще… за все. Ты не хотела… со мной, а я тебя, можно сказать, шантажировал. Я сволочь, Алла…
– Как самокритично! – От удивления она расширила глаза и даже чуть приподняла голову от подушки. – Чего это на тебя нашло?
– Сам не знаю… Может, это ваш пожар меня потряс… Я вдруг подумал, как мы все не защищены… и как от нас ничего не зависит… Суетимся, снуем туда-сюда, добиваемся чего-то, интригуем, а потом вдруг раз – и нет Игоря Кравченко, а потом раз – и нет твоего дома… Хорошо, хоть сама выжила. Там у вас столько трупов…
Лицо Аллы исказила судорожная гримаса. Оно все покрылось сеткой морщин. Башлачев подумал, что ее пронзил приступ физической боли, но она вдруг вцепилась в его рукав и горячо зашептала: