Сердце луны
Шрифт:
Мои руки не знали грубой работы, однако это не давало повода зазнаваться и вести себя неуважительно по отношению к поварихе или, скажем, конюху. Наша семья процветала, мы были щедры и ласковы, многие крестьяне стремились попасть к нам в услужение. Помнится, строгая Медафе – учитель из закрытого города Бумстала, неустанно делала мне замечания:
– Осанка, молодая княжна, где твоя осанка?! Помни, что внутри тебя стальной прут! Ты – великолепный меч! Кто смеет гнуть такую прелесть? Выпрямись, расправь плечи, подними подбородок. Изящество – вот чем ты должна быть. Всегда. Представь, что твой будущий муж входит в спальню, а ты скукожилась, скривилась и бубнишь ему из-под носа… Не смейся, дорогая, а послушай: всякий мужчина любит глазами! Это потом ты станешь для него верной спутницей, умной
Княжна… Я искренне верила в своё предназначение: выйти замуж за достойного мужчину и занять место возле матери в совете Благородных Дам. Кроме сплетен и хвастовства, дамы из совета обращали внимание городского управляющего или даже наместника Короля на серьёзные проблемы, требующие незамедлительных решений. К ним иногда прислушивался и парламент, куда входили уважаемые мужи, и, конечно, мой отец, князь Роберт Ованте.
Минуло десяток лет, мои подруги – такие же княгини – давно сменили девичество на семейное положение: о счастье говорить не приходилось, лишь одна Мирея тонула в океане взаимной любви, и я изо всех сил желала себе такой же участи. Матушка моя печалилась: отчего же я медлю, почему не признаю ухаживаний поклонников? Я и сейчас не отвечу – видно, сама судьба вывела меня на дорогу к моему князю….
Отца направили в город Шоуш с неотложными бумагами лично к бургомистру, Лорру Вайсту. Да только новый помощник напутал и отдал отцу в дорогу иные листы, а возвращаться не было времени. Я выслушала сетования молодого секретаря, покачала головой: отец уже выехал, не подозревая о проблеме. Тогда без промедления схватила документы и отправилась вдогонку на любимой лошади, впервые наплевав на причитания матери об осторожности и крики старой Медафе о том, что леди так себя не ведут. Нагнала карету отца у самого города Шоуш и обомлела: повсюду виднелись следы кровавой бойни и поджогов. Город будто оказался в самом пекле преисподней – крики, стоны, плач и запах гари, тлеющие постройки и едкая пелена дыма, реки крови по улицам, обезображенные тела на дороге…
– Что же это, папа?.. За что?.. – только и могла спросить.
Отец молча прижал меня к груди, тяжело выдохнув. Я гораздо позже поняла, что его поразила не внезапная война, а то, что, будь новый помощник внимательнее и сам отец пошустрее, он непременно угодил бы на этот смертельный «пир». Небо уберегло нас. Как бы ни было страшно, предстояло исполнить поручение и передать бумаги градоначальнику. Отыскали его за несколько миль от городского представительства в неприметном лесном домишке: оказалось, что бургомистр едва успел вывезти умирающего друга, какого-то князя – имя тогда я не запомнила. Пока отец разговаривал с глазу на глаз с городским представителем, я, вся бледная и потрясённая, никак не могла успокоиться. Села на диван, обняла себя руками и стала раскачиваться, словно ребёнок. Слёзы катились невольно, я даже не утруждалась вытирать их, и нос, должно быть, распух от всхлипываний.
Нам предстояла дорога домой в сумерках этого жестокого края. Мысли, одна хуже другой, душили: «А что, если и до нашего города уже добралась эта война? Никто ничего не знает! О Небеса, там моя матушка и подруги, моя Медафе, там мой дом! Неужели мы с отцом поедем по этим несчастным телам, ведь ночью ничего не видно, а лошадям всё равно, что хрустит под ногами… Дети, оборванные и грязные дети бежали за повозкой и кричали, плакали… Что будет с ними в этом сгоревшем городе? Нет, я не вынесу этого…».
Внутренние стенания нарушил чей-то слабый голос, что раздался словно из-под дивана:
– Алания…
Успела испугаться, затем удивиться: разве не я одна ожидаю отца в гостиной? У Лорра Вайста в этом лесном доме нет слуг, он сам оповестил нас, извинившись.
– Есть
– Господин, в комнате только я, Валерия, – осторожно ответила голосу, всё ещё не догадываясь, что умирающий князь лежит прямо на носилках, на полу, по другую сторону дивана.
Затем мне хватило ума перегнуться через спинку и сразу заметить на себе пристальный взгляд мужчины. Свечи освещали гостиную не полностью, оставляя тёмные закутки и рисуя причудливые тени. Внезапно странный холод пробрал меня, тело начало трясти: я разглядела, что на пострадавшем едва ли остались целы штаны, обнажённые грудь и живот располосованы глубокими ранами, вокруг разрасталась бордовая лужа, пропитывая носилки и заливая ковер. Рука неестественно вывернута, но пальцы подрагивают. Я зажала рот руками, чтобы ненароком не закричать – безумно напугал вид этого бедняги, и я ничего не могла с собой поделать.
– Кто там… леди… вы… будьте так…
Бешеное сердцебиение так и не унялось, но смогла ответить, хоть и голос дрожал. К тому же, я до сих пор рассматривала его сверху:
– Я могу чем-то помочь? Простите, я не знаю, чем…
Мужчина облизал губы, которые представляли собой сплошную корку из запёкшейся крови.
– Воды, прошу, немного.
Взглядом пробежалась по комнате, увидела графин, быстро плеснула жидкость в стакан, понюхала – только бы не хмельной напиток, а то с этих мужчин станется! Стараясь не трястись, словно от лихорадки, поднесла стакан к рваным губам бедняги. Он успел сделать пару глотков, как открылась дверь кабинета и на пороге показался отец с бургомистром. Стоило отдать должное – похоже, бедолага и вправду его хороший друг, ведь градоначальник тут же бросился на пол, встал на колени у носилок, не обратив внимания на обилие крови повсюду. Не произнеся ни слова, скинул свой расшитый кафтан, немного расстегнул светлую рубаху и оторвал один рукав. Мы с отцом замерли: что же он будет делать? Растерянность – первый враг в опасных ситуациях, и наша семья выглядела нелепо, совершенно растерявшись.
Лорр Вайст схватил стоящий на полу графин и хорошенько смочил рукав, после чего стал обтирать лицо, шею и грудь своего друга. Помедлив, я кинулась помогать. Не придумав ничего лучше, дотянулась до пледа на диване и робко протянула руку к воде, спросив хозяина дома:
– Вы не возражаете, если…
– Быстрее! Промывай быстрее!!! – Рявкнул он, отчего и мой отец схватил другой конец пледа и, смочив его водой, принялся обтирать раненого.
Несмотря на наши усилия, глаза несчастного медленно стекленели.
– Не вздумай умереть, сучий ты пёс! Я тебя из геенны огненной достану, ты меня понял?! Посмотри на меня, козлиный ты хрен! Посмотри!
Взгляд раненого кое-как сосредоточился на друге. Князь был ещё в сознании.
– Я своего лекаря позвал, слышишь? Он уже вот-вот приедет. Ты слышал меня?! Ты не сдохнешь, как скотина, ты же князь! КНЯЗЬ! Потерпи, друг, я знаю, ты сможешь…
Словно какая-то невероятная магия произошла в тот миг: в дверь постучали, бургомистр крикнул: «Заходи, проклятый умник, живее!». Появившийся на пороге молодой бледный парень с густой чёлкой, падающей на глаза, слабо походил на лекаря, однако руки его не тряслись, от него исходило ощущение силы и спокойствия. Подскочив к нам, лекарь молча плеснул себе на руки из того же графина, а затем коротко бросил:
– Уходите, вы мне будете мешать.
Градоначальник кивнул моему отцу, и мы поспешно удалились. Не прошло и минуты, как послышались недовольные возгласы, и на улицу выскочил бургомистр. Он отвернулся к стене и, кажется, украдкой смахнул скупую слезу.
Я правда плохо помню тот день – слишком много переживаний выпало на мою девичью долю. Спокойная жизнь отныне закончилась: война прокатилась по королевству, оставляя разгромленные и выжженные территории. Чудом не пострадал наш родной город – Осод. Наверное, в тот вечер мы где-то всё же заночевали с отцом и слугами. Кажется, в паре миль от разорённого Шоуша нашёлся постоялый двор, не видавший никогда больше трёх посетителей сразу. Когда мы вернулись домой, матушка весь день рыдала на груди у отца, постоянно посылая за мной слуг: чтобы была на глазах, рядом, не вздумала улизнуть. Впрочем, я так не поступала и в детстве.