Сердце меча
Шрифт:
Воображение Дика было сильным, как у всех пилотов — и как у всех пилотов, оно было дисциплинированным, так что он не стал растравлять свои душевные раны картинами настоящего и будущего, а начал готовиться к смерти.
По складу своего характера и воспитанию он принадлежал к числу людей, которых мысль о шаге в темноту не повергает в ужас, а плен и пребывание в руках Моро изрядно убавили жажду жить. Мечтая попасть в Синдэн, он читал «размышления о смерти» Садако Такэда, и старался каждый день обдумывать тот момент, когда ему придется «бросить тело». Конечно, все вышло совсем не так, как он полагал — ведь, пролив кровь, а тем более невинную кровь, он будет казнен, и по большому счету, справедливо, за преступление — а не умрет смертью мученика за веру. Он жалел не о смерти — возможно, мучительной и позорной — а о поступке, которого сам стыдился.
Убивая, он действовал под влиянием момента, повиновался страшному вдохновению, которое показалось ему божественным. Оливково-золотистая телохранительница, стоявшая между его мечом и лже-Бет, просто не входила ни в какие расчеты той силы, которой он был тогда одержим. Дик не собирался ее убивать — просто не подумал о ней, разворачиваясь и нанося удар почти вслепую. Теперь ее медные глаза преследовали его, и он просил у нее прощения, и сам не заметил, как начал молиться.
Он не молился с того дня, когда Моро накачал его наркотиками и изнасиловал во второй раз, и в свой партизанский отряд он Бога не пригласил. Казалось, произносить «Отче наш» теми губами, которые целовал Моро, было нельзя. В свой внутренний храм он всегда входил чистым, и где-то гордился этим, и только сейчас он осознал: храм — не только святилище, но и убежище. Израненный, оборванный и грязный невольник вбегает туда, чтобы припасть к алтарю и получить покой и свободу. Конечно, хотелось бы войти туда триумфатором, но…
Отсюда, из глубины санктуария, все произошедшее выглядело иначе, и Дик понял, что был на волосок от гибели. До того, как в зале появилась цукино-сёгун, все мысли юноши были только о себе и о мести, и Моро знал это. Костюм сохэя, орриу на поясе Джориана, да и сам Джориан — все это было не случайно, все разыграли как по нотам. Рейдер должен был умереть, Моро старательно и незаметно натравливал Дика, чтобы он попробовал крови. Сам Моро не собирался умирать и не дал бы умереть пленнику. Он отразил бы удар — а путы-самовязы спеленали бы незадачливого мстителя в две секунды, и месть стала бы центром его новой жизни, жизни синоби дома Рива. Потому что после смерти всех, кто ему дорог, за возможность мести он продал бы душу. Самоуверенный дурачок, он жил бы и учился шпионскому ремеслу, в мыслях лелея тот день, когда он сумеет отомстить не только Моро, но и всему дому Рива — а умелые кукловоды заставили бы его предать себя еще раз и еще раз… Пока само возмездие не потеряло бы смысла.
Но Бог спас. Теперь Дик понимал, что именно Бог привел золотоволосую женщину в зал — и сеть, которую Моро так тщательно сплетал, распалась: юный капитан вспомнил, что ему еще есть, зачем жить, и есть ради кого пожертвовать жизнью.
Стоило ли убивать ее? Дик сомневался теперь, что Господь имел в виду именно это. Может быть, был какой-то другой выход. Может быть, он должен был убедить эту золотую леди в том, что Бет нельзя пожирать… Но он никогда не умел убеждать. Или, может быть… ему стало страшновато от этой мысли — может быть, эта женщина вовсе не собиралась пожирать Бет? Почему ее брат (белобрысый был так похож на нее, что никем другим быть не мог), перед тем как долбануть Дика по башке, назвал его идиотом?
Дверь с тихим шелестом открылась и закрылась снова. Дергаться за штанами было глупо: раз уж застали так — пусть будет так, все равно косодэ длинное. Дик приоткрыл глаза — после нескольких секунд паузы и медленно, чтобы входящий не думал, что он тут весь извертелся, ожидаючи. И тут же распахнул их, изумленно выкатив на вошедшего и моргая.
У дверей стояла незнакомая девушка, так похожая на убитую им женщину, что Дик сперва чуть было не поверил в призраков. Но нет — девушка была моложе и красивее той естественной красотой юности, которую не сотворит никакая пластика лица.
— Ты меня не узнал? — робко спросила она.
Дик весь внутри зазвенел от звука ее голоса — и неуверенно спросил:
— Бет?
Она закивала, губы ее расплылись на миг, но все же ей удалось справиться со слезами.
— Ты на себя совсем не похожа, — все еще не веря своим глазам, он протянул руку и дотронулся до кончика ее длинного шелкового шарфа, в который она закуталась по самый подбородок. — Но все равно ты очень красивая.
— Боже мой, Дик! Что же ты наделал! — Бет кинулась к нему, и ноги сами подняли его с лежанки, вот только ответить на ее объятие не получилось: руки-то были скованы. Поэтому он погладил прохладный синий шелк ее платья, потерся щекой о ее щеку и усадил ее рядом с собой на лежанку. Больше было некуда.
— А что я наделал? — переспросил он.
— Ты убил мою мать, — сказала Бет.
Дик закрыл глаза и шумно втянул воздух. Вот это отмочил так отмочил. Ничего не скажешь, спас…
— Я только-только как-то начала с ней дружить — и тут ты ее убил.
— А я думал, ты считаешь матерью леди Констанс.
— Она умерла, и Джек, и все… У нас с тобой больше никого нет, кроме друг друга, а теперь еще и тебя казнят! — на этот раз Бет не сладила с собой, и какое-то время опять плакала, прижавшись к его плечу, а он гладил ее по волосам, думая о том, как зла судьба — получается, он пролил кровь совсем невиноватого человека, и совершенно зря. Бог остановил время не для того, чтобы Дик успел нанести второй удар, а для того, чтобы он успел подумать. А он не стал думать. Чего думать, когда меч в руке…
Досада ожгла его. Он-то полагал, что Бет ждет здесь гибели, и решил бросить свое тело ради нее — а получилось, что он зря убил троих и зря умрет, потому что ее и не думали убивать, она тут как сыр в масле катается… Он слегка отстранился от Бет, но через секунду усовестил себя: ведь она-то не знала, в какую помойку он влип, и умереть он решил задолго до того, как ему привиделся шанс ее спасти. В чем она виновата — ее, скорее всего, тоже в клетке держали, только в золоченой.
«Ага, и нормально кормили, не издевались и не насиловали».
Чтобы заглушить эти мысли, он опять прижал Бет к себе.
— Ты, значит, кто-то вроде принцессы?
— Угу, — сказала Бет. — Меня выдадут замуж за их императора.
— Поздравляю.
— Дик, ну что ты…! Меня ведь никто ни о чем не спрашивал! Выйдешь замуж — и все. И не это важно! Мне разрешили увидеться с тобой, чтобы кое-что тебе передать.
У Дика стукнуло сердце. Брат осёл все-таки хотел жить и жил надеждой.
— Мне сказано передать, что они хотят жизнь за жизнь. То есть, они не убьют тебя, если ты согласишься быть для них пилотом.
Все нутро застонало. Жить! Летать! Господи!
— Шнайдер, то есть, мой дядя, — продолжала Бет, — как глава клана имеет право помиловать тебя, если ты скажешь, что ты убил Лорел ради мести. За Сунасаки, понимаешь?
Дик скрутил косодэ на груди — так, что вода закапала между пальцами.
— Но ведь я не мстил за Сунасаки, — сказал он. — Это неправда. Я думал, что спасаю тебя.
— Да ты что, с ума сошел? — Бет вскочила с лежанки. — Кому какая разница, правда это или нет? Тебя убьют за твою правду! С тобой знаешь, что сделают?