Сердце моего Марата. Повесть о Жане Поле Марате

Левандовский Анатолий Петрович

Конечно, может быть, все эти мрачные впечатления усиливал дождь, почти не прекращавшийся в последние сутки и превративший обычную уличную грязь в непролазную слякоть? Не знаю. Очень может быть. Но повторяю еще раз: я чувствую сейчас, как не чувствовал еще ни разу с тех пор, как уехал из дому, насколько все вы далеки от меня!..

А вот и третье из писем той поры. Оно особенно дорого мне живостью восприятия увиденного в те дни. И еще тем, что здесь впервые упомянуто его имя…

Жан Буглен — родителям.

Париж, 15 сентября 1789

года

…У меня к вам настоятельная просьба, мои дорогие: порвите мое предыдущее послание — мне стыдно за него!..

Сейчас я не понимаю даже, как мог писать такое!

По видимому, погода создает настроение. И сегодня, когда светит яркое солнце, на душе у меня также ярко и светло. Не подумайте только, ради бога, что я стал меньше любить вас и меньше тосковать по дому: эти чувства во мне не изменились. Но если бы вы знали, каким я вижу теперь Париж! Какие краски и формы! Поистине Париж — центр вселенной, обитель избранных счастливцев!..

В субботу дождь окончился, и мы с Жюлем пошли в Пале-Рояль. Хотя вы, папа, много раз там бывали, однако дальнейшее мое повествование может показаться вам небезынтересным, потому что с июля здесь многое изменилось. Но я живописую в первую очередь для милой маменьки, которая не видела всей этой красоты и очень, очень много потеряла, уж вы мне поверьте!..

Если Париж — сердце мира, то Пале-Рояль — сердце Парижа. Здесь собраны все богатства столицы, все, что в силах пленить воображение и чувства посетителя.

Правда, посещать это место может не каждый.

Меня поразила надпись у арки главного входа: «Солдатам, лакеям, собакам и рабочим вход запрещен».

Видя мое изумление, Мейе со смехом заметил, что в июльские дни этого года лакеи и рабочие пренебрегали запретом и собирались сюда, чтобы услышать пламенные речи Лусталло и Демулена; зато солдаты боялись нарушить волю властей… и потому не могли помешать революционным призывам…

Сейчас сентябрь, июльский порыв давно позади. И когда сегодня проходишь по парку Пале-Рояля, кажется, будто никакой революции не было и в помине. Действительно, мы с Жюлем не встретили здесь ни одного простолюдина, но зато видели важных аристократов, чопорных иностранцев, элегантных щеголей и нарядных дам. Именно эта публика заполняет деревянные галереи, толпится у лавок, театров и кафе.

В лавках Пале-Рояля вы можете купить все, что пожелает душа. Витрины ювелиров ослепляют драгоценными камнями и искусно выполненными украшениями, а рядом продают посуду, всевозможную утварь и красивые материи.

Мы посидели в знаменитом кафе Фуа, где, как вам известно начиналась революция, посетили маленький театр Божоле, где прослушали короткую музыкальную программу, и заглянули в кабинет восковых фигур г. Курциуса. Вы помните, конечно, что именно отсюда повстанцы извлекли бюсты Неккера и герцога Орлеанского, с которыми дефилировали по Парижу днем 12 июля. Сегодня этот салон принял обычный вид. У дверей стоит зазывала и громко приглашает:

— Медам, месье, просим зайти, и вы на момент почувствуете себя в Версале! Вы увидите королевский завтрак и всех членов августейшей семьи!

И правда, главной достопримечательностью заведения г. Курциуса является комната, в которой за большим столом сидят король, королева, принцессы, дофин, все повязанные салфетками и совсем как живые!

Из Пале-Рояля мы отправились к Лувру и Тюильри.

Признаюсь вам, я с некоторым

трепетом взирал на дворец, жилище стольких поколений французских монархов. В настоящее время в Лувре обитает Французская Академия, а также академии изящной словесности, живописи и архитектуры. Кроме того, здесь, как и в Тюильри, проживает много частных лиц — художников, артистов, королевских пенсионеров и прочих случайных обитателей. Тюильрийский дворец даже почти не виден из-за обилия различных пристроек, опоясавших его со всех сторон.

Тюильрийский парк превосходен. Подобно Пале-Роялю, он закрыт для простого люда, и по его широким расчищенным аллеям, вдоль бассейнов и мимо мраморных статуй, чинно прогуливаются добрые буржуа да пробегают нарядные дети, спасаясь от рачительного надзора своих нянь.

Но особенно сильное впечатление произвела на меня королевская сокровищница. Этот музей, расположенный в прекрасном здании постройки Габриэля, является настоящим дворцом из «Тысячи и одной ночи».

Внизу, у лестницы, на лафете длиною почти в шестьдесят дюймов стоит огромное орудие, инкрустированное золотом и серебром. Эта старинная пушка — рассказал мне Жюль — знаменита, между прочим, тем, что 12 июля ею овладел народ, а потом она участвовала в штурме Бастилии!

В первом зале нашим вниманием завладели старинные ружья — пищали и кулеврины, некоторые из них достигают пятнадцати дюймов длины. Там же я видел две шпаги Генриха IV и парадные доспехи Франциска I, мечи, щиты и пики, относящиеся к временам крайне отдаленным, найденные при раскопках заброшенных городов и крепостей. Второй зал, занятый гобеленами и художественным шитьем, мы осмотрели очень бегло — день был уже на исходе — и поспешили в третий, самый главный. Вот теперь-то я понял, что такое богатство! Перед нами на больших стеклянных витринах сверкали дары иностранных послов нашим государям. Чего только я тут не увидел! Перечислять все нет никакой возможности, замечу лишь, что больше всего поразила меня огромная ваза, украшенная бриллиантами, стоимость которой, как сказал мне служитель, приближается к восьми миллионам ливров!

Впечатлений было так много, что я едва мог их осмыслить, не говоря уже о том, что падал от усталости.

В воскресенье спал до полудня, а вечером был в театре. Смотрел г. Ларива в расиновской «Андромахе». Вы, папа, еще не видели нового здания Французского театра; оно построено всего несколько лет назад и очень импозантно, как снаружи, так и внутри. Его фасад, украшенный мраморными колоннами, величествен, зрительный зал обширен и великолепен, а ложи в шесть ярусов расположены таким образом, что отовсюду хорошо видно и слышно. Я думаю, мои дорогие, рассказывать вам о игре этого волшебника не нужно. Все мы упивались ею во время прошлогодних гастролей Французского театра в Бордо. И все же не могу сдержать слез восторга при воспоминании о божественном вечере…

Помните то место, когда Гермиона (ее играла м-ль Сенваль) покидает Ореста и Пилад сообщает о ее смерти? И вот Орест (г. Ларив) произносит свои знаменательные слова:

«О, что за потоки крови бурлят вокруг меня!» Боже, как он их произнес! Казалось, своды театра не выдержат мощи его крика! А каким жестом сопровождал он свои слова! Точно низверг утесы в эти воображаемые потоки, дабы отвести от себя их русла!..

Обо всем можно говорить и говорить, и все-таки ничего не передашь…

Но довольно. Всему есть предел.