Сердце Проклятого
Шрифт:
— Тебя больше ничто не держит, — закончила она начатую им фразу.
— Все еще держит, — не согласился он.
— Ты можешь остаться…
Иегуда вздохнул, глядя на Мириам сквозь утреннюю дымку. Туман снова сделал ее молодой, а желанной она была всегда. Желанной, но недосягаемой. Понимать это было мучительно.
— Наверное. Но я не останусь. Иегуда бы остался, но его давно нет. Это была длинная ночь, Мириам. Спасибо, что провела ее со мной.
— Могу ли я освободить тебя от слова?
Он покачал головой.
— Я ведь давал его не тебе, Мири. Шаул прав. Ничего нельзя изменить. Есть Он. Есть ты. Есть ученики. И есть предатель. Пророчество уже сбылось. И что тут поделаешь? Я знал, на что иду.
— Мне жаль, — сказала
— Тс-с-с! Меня зовут Дарес, Мири. А тот, кого ты вспомнила… я сам вынимал его из петли.
Она шагнула вперед, обняла Иегуду и тут же отстранилась, словно испугавшись прикосновения. От ее волос пахло гарью и цветочным благовонием.
— Ты действительно пишешь книгу о Нем?
Мириам кивнула. Растрепавшиеся волосы закрывали ее глаза, но Иегуда все же увидел влажные дорожки на ее щеках.
— И не перестанешь ее писать?
Она помотала головой.
— Я бы очень хотел прочесть ее.
— Ты сможешь это сделать, если вернешься.
— Через двадцать лет?
— Даже через двадцать лет.
Они помолчали несколько мгновений, пытаясь отсрочить неизбежный миг расставания.
— Знаешь, Мири, — сказал Иегуда, протянув ей руку, и Мириам без колебания вложила в нее свою. — Я бы тоже мечтал написать книгу, но не только о Нем — обо всех нас. О том, как мы жили до того, как встретились с Ним. И как жили после того, как Его не стало. Обо всех — о друзьях и недругах, о тех, кто пытался Его спасти, и тех, кто в конце концов, погубил Его. Я бы рассказал о наших ночных бдениях у костра, о тысячах дорог, которые мы прошли — от первой, в которую Он взял меня, до той, самой последней… Мы успели поговорить о многом, жаль, что не обо всем, но если бы меня попросили назвать самые главные слова, которые он сказал мне за все время, что мы провели вместе, я бы ни на секунду не задумался. Это то важное, чему он научил меня, Мири. Меня — убийцу-сикария, несостоявшегося апостола и своего предателя. Никто не говорил такого до него — Бог был грозным, безжалостным, строгим, справедливым, гневным. Он должен был пугать, насылать мор, сжигать небесным огнем! Мне с детства говорили, что миром движет страх, что люди остаются людьми только потому, что над ними висит неотвратимое возмездие. А это не так… Вся книга о нем может состоять из этих трех слов — остальное будет лишним. И поменять это не сможет никто — даже Шаул.
Иегуда склонился над ее рукой и едва коснулся губами перепачканной ладони. Это был не поцелуй — именно прикосновение, теплое дыхание, на миг коснувшееся кожи.
— Бог есть любовь, — прошептал он, и исчез в рассветной дымке.
Навсегда.
Израиль. Хайфа
Наши дни
Обстоятельства подарили профессору и его команде всего сорок минут передышки, но вовремя взятая пауза решает очень много проблем. Пока Рувим и его команда, не подозревая, что их дислокация уже передана террористам, мылись, ели и получали квалифицированную медицинскую помощь, в штаб-квартире «Шабак» успели расколоть Хасима.
Гениальный хакер лопнул, как гнилой помидор, после первой же внутривенной инъекции хлорида кальция. Хасим много слышал о методиках допроса применяемых израильтянами, но человек, даже самый умный, не может знать всего. Разлившийся по венам жидкий огонь в сочетании с замирающим сердцем и стоящим рядом дефибриллятором сработали эффективнее «сыворотки правды» — компьютерщик и думать забыл о том, что он мужественный и отважный борец за идею, и с перепугу запел соловьем.
Длина пароля имеет значение всегда, кроме тех случаев, когда в руках профессионалов находится тот, кто эти пароли вводил. Вадиму Горскому не пришлось применять свои выдающиеся способности взломщика чужих кодов, осталось только слить массив информации с жестких дисков Хасима. Информации было много — терабайты. О судьбе «языка» теперь
За эти сорок минут бойцы спецназа, вызванные настойчивым Ави Дихтером, успели не только прилететь в Хайфу на двух вертолетах, но и подтянуться к району, где должен был разыграться финал затянувшейся охоты. Будь у спецназа на пятнадцать минут больше, профессору не пришлось бы вступать в бой с нанятыми покойным Шульце террористами. Но такой милости Фортуна не проявила — наверное, сорокаминутный подарок и так показался ей достаточно щедрым.
Камеры слежения, оставшиеся возле дома Криницких-Флейшеров со времен работы Марины в разведке, передавали на монитор в гостиной картинку с улицы, а боевики особенно не скрывались. Минибусы выкатились прямо на тротуар, из них на асфальт посыпались вооруженные люди. Людей было много, слишком много для небольшого пятачка перед входом в сад. Казалось, что из «фольксвагенов» вышли как минимум полсотни человек, но на счастье тех, кто находился в доме, террористов было гораздо меньше. На миг перед объективом мелькнуло изображение смуглой рябоватой физиономии, и вслед за тем на калитку (кстати, бронированную!) обрушился тяжелый удар.
Предупреждения Каца не прошли впустую. Несмотря на внезапность происходящего, Криницкая сходу «врубилась» в ситуацию.
— А вот и твои гости, — сказала она практически спокойно, но Рувим заметил, что по щекам Марины разлилась несвойственная ей бледность. — Быстро же они на нас вышли! Кац, ну, почему ты никогда не можешь просто зайти на чай? Тебе кто-нибудь говорил, что ты приносишь несчастье?
— Дверь в дом бронирована? — спросил Рувим быстро.
— Да, — отозвался Арон.
Он оставался совершенно спокойным, как будто это не к нему ломились вооруженные головорезы.
— И в дом, и в подвал, — подтвердила Криницкая. — В подвале бомбоубежище — построили перед первой войной в Заливе — маленький запас продуктов и есть вода.
— Марина, — приказал Кац голосом, не терпящим возражений. — Берешь Шагровского и Арин — и быстро вниз. Баррикадируетесь и ждете помощи. Бегом!
— Еще чего! — возмутилась Марина и привычно повела грудью, предъявляя оппоненту самый убедительный аргумент. — У себя в университете будешь командовать! Здесь пока я хозяйка! Арон! Берешь раненого и девушку — и вниз!
Муж посмотрел на Криницкую с удивлением, и Кац заметил, что взгляд у Флейшера вовсе даже не коровий, покорный, а вполне такой твердый, мужской плотоядный взгляд.
— Никуда я не пойду, тебя не брошу. И не кричи, голос сорвешь! Пока давайте закроем двери и окна, у нас противовандальные ставни — так просто им сюда не войти!
За калиткой грохнуло — в замок саданули из помпового ружья. Металл загудел, выдержал, но стрелок попался упорный: от второго выстрела из 12-го калибра дверь перекосило. Было ясно, что либо с третьего, либо с четвертого-пятого выстрела калитка таки вылетит и толпа боевиков хлынет в сад, прорываясь к дому. На счастье, забор вокруг сада строили на совесть — высокий, с острыми металлическими пиками по верху, лезть через него было просто опасно. Все это давало осажденным фору по времени, небольшую, но все-таки фору.
Все, кроме Шагровского, который после перевязки все еще лежал на диване, забегали, готовясь отразить атаку. Арин захлопнула входную дверь, накинула засов. Криницкая опускала тяжелые жалюзи — от взлома они, возможно, и спасли бы, но от обстрела не спасали никак, только мешали нападающим вести прицельный огонь! Арон открыл сейф с оружием, стоявший в подвале, и вытащил в гостиную несколько пистолетов, автомат и коробки с патронами.
Рувим присел на корточки рядом с племянником.
— Придется посидеть внизу, Валентин, — сказал он негромко, виновато улыбаясь. — Прости, что втравил тебя во все это… Ну, кто мог знать, что обычные раскопки…