Сердце Проклятого
Шрифт:
— Ясно, что ничего не ясно, — сказал Дихтер. — Но и за то — спасибо.
— Всего доброго, господин Дихтер. Надеюсь, что вы не будете пытаться докопаться до ничего не значащей информации.
— Аба, — позвал Дихтер негромко. — А ведь я узнал ваш голос…
— Да? — осведомился собеседник спокойно после короткой паузы. — И что это меняет?
— Ничего.
— Совершенно с вами согласен. Желаю вам успехов, Ави. До свидания.
В трубке зазвучали гудки.
Дихтер откинулся на прохладную кожу сидения и на несколько секунд закрыл глаза.
Услышанное и сказанное действительно ровным счетом ничего не меняло.
Важно
Улыбка слегка искривила его узкий рот.
Дихтер набрал на клавиатуре номер телефона и снова поднес трубку к уху.
Он был в своей стихии. Как же он любит эту работу!
Иудея. Окрестности Ершалаима
30 год н. э.
Труп, вылежавший почти два дня под камнями в небольшой пещерке на склоне оврага, пахнул так, что Иегуду едва не стошнило, едва он отвалил вход.
Иегуда старался дышать ртом, но сладковатая вонь гниющей плоти была слышна все равно. Еще здесь пахло то ли лисьей, то ли собачьей мочой — звери ночью приходили сюда, пытались раскопать мертвечину, но не смогли.
Иегуде повезло — убивать никого не пришлось, хотя он был готов к тому, чтобы сделать это. Правда, пришлось идти за Мусорные ворота, чтобы в долине Гееномской найти подходящий труп, но сравнивать эти два греха по тяжести не стал бы даже самый рьяный из книжников.
На Ершалаимской свалке, исходившей вонючим дымом круглый год, можно было отыскать что угодно, в том числе и следы чужих преступлений. Как во всяком большом столичном городе, в некоторых кварталах можно было нарваться на нож или на грабителя с удавкой и кое-кто нарывался. Преступники хоронили в Гинноме свои жертвы, женщины — незаконнорожденных детей. Этого человека убили неподалеку от Ершалаима. Задушили, ограбили и бросили на свалке, даже не прикопав — такое случалось, убийцы спешили.
Идущие в Храм паломники обычно проявляли друг к другу терпимость, даже разбойники в дни праздников становились верующими и набожными людьми и не причиняли зла. Но бывали исключения. Одно из таких исключений вот уже сутки дожидалось своей дальнейшей судьбы во мраке пещеры, заваленное камнями.
Иегуда, глотая подступающую рвоту, оттащил труп к стоящему на краю обрыва цветущему багрянику и вернулся в пещеру за веревкой и приготовленной для покойника одеждой.
Он не ошибся. Ночь действительно выдалась холоднее предыдущей. Дыхание вырывалось из груди облачком светлого пара. Стыли пальцы. Взобраться на багряник оказалось легче легкого, а вот продвинуться по горизонтальной, нависшей над провалом ветке так далеко, как это требовал замысел, оказалось сложнее. Один раз Иегуда чуть не сорвался, но все-таки дополз, уже забыв о холоде, покрывшись противным липким потом страха. Было бы глупо догнать собственную судьбу — рухнуть вниз на обломки камня и разбиться вдребезги.
Веревку через ветвь он перебросил и, осторожно вернувшись обратно к стволу, спрыгнул на землю и начал переодевать труп. Мертвец был его сложения, но гниение уже раздуло плоть, суставы закоченели, и надеть на покрытое трупными пятнами тело кетонет оказалось делом сложным и длительным. Когда Иегуда закончил с этим, луна уже поднялась над горами, залив окрестности холодным стылым
Иегуда соорудил петлю, затянул ее на шее мертвеца (губы Иегуды в этот момент читали молитву, сердце колотилось в груди), проверил, крепко ли привязан к стволу второй конец веревки. Потом он сосчитал шаги до провала. Расчет казался верным. Он с усилием поднял труп и быстро, почти бегом, потащил его к краю обрыва. Шесть с половиной шагов в обнимку с источающей гнилостный смрад плотью стоили Иегуде нечеловеческого напряжения. Добравшись до края, он с отвращением оттолкнул от себя труп и тот исчез из виду, полетев вниз. До камней было более полусотни локтей, веревка же, которой был привязан за шею покойник, едва достигала десяти.
Ветка багряника прогнулась, хрустнула, но не сломалась. Иегуда глянул с обрыва вниз — тело плясало и раскачивалось, шея покойника явно была сломана, значит, завтра-послезавтра плоть расползется от жары и туловище с головой полетят на камни отдельно друг от друга. Труп будет невозможно опознать…
Иегуда, несмотря на всю тягостность момента, усмехнулся.
Невозможно опознать — это не помеха тому, кто труп обязательно опознает. Вернее, пустит слух, кто и почему повесился на недавно зацветшей ветке багряника. Люди редко верят правде, но очень доверяют слухам.
Это я только что умер, подумал Иегуда. Это я болтаюсь там с разорванным хребтом. Меня найдут с разъятым от удара о скалы чревом. А человек, который сейчас уйдет отсюда — вовсе не я. Надо придумать ему имя. Родителей. Судьбу. Ведь ему придется с кем-то говорить, рассказывать кое-что о прошлом, делиться планами…
Интересно, каким он будет, этот человек?
Он еще раз посмотрел на мертвого Иегуду и принялся спускаться вниз, к дороге.
Имени у него пока не было, но он уже думал, как назовется. Это было словно при рождении — новое имя, новая жизнь, новые города… Луна светила ярко, воздух холодил кожу, в Гефсимании уже вовсю заливались соловьи, и песнь их была по душе Человеку Без Имени.
Как и было договорено заранее, Иосиф га-Рамоти ждал его возле своей семейной гробницы.
Глава 10
Иудея. Окрестности Ершалаима
30 год н. э.
— Долгий день, — сказал га-Рамоти сдавленным голосом. — Ты выглядишь, как настоящий прокаженный…
Он сидел на камне неподалеку от своего склепа и пил вино из меха.
— Праздничное вино, — отметил Иосиф, отхлебывая. Его дорогая бело-голубая одежда была грязной и все еще влажной, на груди виднелись винные пятна, похожие на брызги крови. Рукав одеяния был запачкан кровью настоящей, и Иегуда знал, чья это кровь. — Сегодня праздник, Иегуда. Помнишь? Сегодня начинается Песах. Выпьешь?
Иегуда молча присел на землю рядом с камнем и, взяв у га-Рамоти мех, сделал несколько больших глотков. Вино действительно было прекрасно. Настоящее праздничное вино — терпкое, густое, пахнущее солнцем и ягодами винограда. Дорогое — такое пьют лишь в богатых домах, таких, как у Иосифа.
Некоторое время они сидели молча, лишь передавали друг другу бурдюк с напитком, делая по очереди несколько глотков. Иегуда с удовольствием бы захмелел, но вино пилось, словно вода. Ноздри все еще забивал запах гниющей плоти, и избавиться от него было невозможно.