Сердце сержанта
Шрифт:
— Ну, братцы-холмцы, отдохнули, пора и за дело. — Он привстал на одно колено. — Гранаты к бою! Ура-а! — Крикнув это, он выстрелил из пистолета и, упираясь в колено рукой, стал подниматься вверх по снежному склону.
С криком «ура», стреляя на ходу, побежали солдаты вперед, стараясь обогнать майора, закрыть его своим телом от летящих пуль. То, что он, немолодой уже человек, был среди них, то, что он был спокоен я уверен в исходе боя, прибавляло уверенности солдатам. И никто уже не кланялся пулям, не оборачивался, когда сзади с лязганьем рвалась мина.
За участие в разработке
Во время боев у реки Великой летом сорок четвертого года майор Ломакин надолго вышел из строя. Часть, в которой он служил, передвигалась на новое место. Из-за облаков то и дело выныривали «мессершмитты» и «фоккевульфы». Люди, ехавшие в штабном грузовике, видели, как от фюзеляжа бомбардировщика отделилась черная капелька, все больше увеличивавшаяся в размерах. К счастью, они успели соскочить на землю и рассыпаться по полю.
Майор Ломакин с трудом вылез из-под автоматчика охраны штаба, который, как показалось вначале офицеру, впопыхах свалился на него.
Но солдат уже оседал на землю: прикрывая своим телом командира, он получил смертельное ранение.
Ломакина тяжело контузило. Он надолго потерял слух, пришлось ложиться в госпиталь.
По сводкам Совинформбюро следил он за боевым путем родной Холмской дивизии, отмечая на своей полевой карте освобожденные ею города и селения. Как далеко ушли славные воины-холмцы от тех мест, где погиб его Юрий, где он сам сражался!
Демобилизовавшись, Анатолий Степанович поступил на работу в краевое отделение Когиза. Каждое лето в С. собиралась большая семья Ломакиных. Звенели голоса внуков в разросшемся саду, сыновья крутили «солнце» на турнике перед домом, и по-прежнему не отставал от них Анатолий Степанович.
Но что делать, если в сердце по-прежнему безраздельно царит первенец Юрий? Все напоминает отцу о старшем сыне. Не освободиться, видно, от горьких дум, пока не побывает он на родной могиле.
Один из своих отпусков Ломакин решил посвятить сыну.
Вдоль озер, лесными дорогами, где пешком, а где на попутных машинах добрался он до места. По этим дорогам шел когда-то в свой последний путь его Юрий. Только тогда была зима, озеро замерзло, белые шапки покрывали лапы елей. А сейчас краснели гроздья рябины, сосны отражались в зеркальной синеве Селигера...
В деревне Залесье Ломакин познакомился с председателем колхоза «Ясное утро» Дмитриевым — приветливым, трудолюбивым человеком, мастером на все руки. Председатель повел приезжего на могилу Юрия, вернее, к большой братской могиле советских воинов, павших в боях 1941 года.
Могила была огорожена ольховыми слежками, окрестные жители по мере своих сил ухаживали за ней, но видеть пробившийся кое-где бурьян было обидно отцу до слез. До вечера он прибирал могилу, колхозники помогли накатить на могильный холм большой, в несколько десятков пудов весом, камень-валун.
Пока
— Вы отец Юры?.. Я его хорошо знала. Он жил у моей тетки в Заболотье.
Расспросив девушку, Анатолий Степанович направился в Заболотье, разыскал дом колхозницы Матрены Антоновой, на квартире которой его сын прожил почти полмесяца. Старая женщина не забыла Юрия. Да и как забыть, если Юрий участвовал в сборах ее сына, когда того призвали в армию, помогал по хозяйству. Добрый был паренек, душевный!
Из Заболотья подразделение, где служил Юрий, передислоцировалось ближе к передовой, в деревню со старинным русским названием Овинец. Это была небольшая деревенька, дворов в тридцать. Дома с высокими крышами, с резными наличниками, с деревянными петухами на крыльце. Лужайки перед домами поросли мелкой травой-муравой, почти к каждой избе сиротливо жались северные березки.
Ломакин отыскал кирпичный домик, о котором говорила ему тетка Матрена. Здесь жила семья Фоминых.
Молодая женщина, сидевшая у окна с девочкой на руках, внимательно оглядела пришельца.
— Вы, наверное, воевали в наших местах? — спросила она.
— Нет, я воевал дальше, на юге. А вот мой сын Юрий Ломакин...
— Юра, старшина? — перебила его женщина и крикнула в глубину дома: — Мама, посмотрите, кто к нам приехал! Папаша того паренька, который мне всегда сахар отдавал, говорил, что у него от сладкого зубы крошатся.
Подошла старуха, и обе женщины наперебой начали вспоминать Юру. Он частенько говорил о своем городе, семье, отце, мечтал, как вернется после победы домой, звал хозяев избы в гости, обещал и сам с батей приехать — поплавать вместе в Селигере, половить рыбку...
Больно и радостно было слушать отцу эти рассказы.
В ночь перед наступлением солдаты поужинали, выпили припасенные на этот случай сто граммов. От ужина Юрий отказался, только пожевал сухарь, а свою порцию водки отдал хозяину.
— Отец наказывал, — сказал Юрий серьезно, — в бой надо идти чистым.
Хозяева благословили воинов на ратный подвиг, на защиту древней новгородской земли, старуха осенила детей по русскому обычаю крестом. Хозяйская дочь проводила старшину до околицы.
Так и ушел он по заснеженной дороге в морозную ночь, ушел навсегда...
И вот что мучило старого воина все время — и на фронте, и дома, и сейчас, на месте былых боев: не погиб ли его сын исключительно по молодой горячности своей, не был ли он один в самую трудную минуту своей жизни, билось ли рядом с ним живое верное сердце?
Бой, как установил Анатолий Степанович, изучая историю полка, поначалу сложился не совсем удачно.
В 4.00 атакующие подразделения должны были занять исходные позиции у деревни Залесье, превращенной противником в опорный пункт, с нескольких сторон внезапно ударить по врагу. Но противник, освещавший ракетами местность перед собой, обнаружил взводы. Вдобавок молодые, необстрелянные солдаты жались друг к дружке, вместо того чтобы использовать каждый камень и канаву для маскировки. Лишь в 7.00, с трехчасовым опозданием, были заняты исходные позиции для атаки.