Сердце Стужи
Шрифт:
— Ишь как огонь лед чувствует, кабы избу не пожгла, — произнес рокочущий голос.
А мне все хуже и хуже делалось, и совладать невмоготу, жгло изнутри, грудь раздирало, точно когтями по нежной коже. Тут и оторопь сошла, тело мигом задвигалось, и, не помня себя, я с лавки соскочила.
— Отходи! — крикнул, кажется, тот, что с кудрявыми волосами.
Люди, кто в избе оказался — те двое да мальчишка, — мигом в углы вжались, а я к двери рванулась. На воздух, к холоду, туда, где остудить этот пожар смогу.
Но дорогу человек преграждал, стоял ровно на середине моего пути и не двигался. Я же в то состояние вошла, когда ничего
Марево огненное рванулось от пальцев и заколебало воздух между нами. Я не знала, но чувствовала, было оно жарче самого жаркого пламени. От такого даже металл оплавится, истечет восковыми каплями. Но столкнулось вдруг мое пламя с ледяным промозглым дуновением. Воздух, дрожавший жаркой волной, застыл и пошел морозными узорами, которые трескались и ломались. Так накатывают одна на другую две волны, сталкиваются с разбега: одна, что отходит от берега, и другая, которая приливает. Врезаются с гулом и обе рушатся, исходя бурной пеной. Вот и теперь обе силы будто сшиблись друг с дружкой, а кругом заволокло все белесым паром, укрыв пространство на расстоянии в несколько шагов.
За плечами мужчины взметнулся прозрачный плащ, сотканный из тысячи снежинок, и окутал мои руки и спину, обволок ледяным холодом, который я лишь по морозному облачку пара угадала, телом же не ощутила. Сила внутри плеснула один раз, другой. Она рвалась и рвалась наружу, как рвется с цепи преданный хозяйский пес, ощутив поблизости чужого. Она скрутилась внутри жаркой пламенной бурей и плеснула в последнем броске на застывший между нами прозрачной корочкой воздух, захрустела тающим инеем, растопила ледяную преграду. Но укрывший меня плащ сжался плотнее, и мощь, проявившая себя так щедро, вдруг перестала давить. Отпустило в груди, огонь поутих, и сделалось мне легко. Я воздуха жадно глотнула и дух смогла перевести. Только руки тряслись мелкой дрожью, вцепившись в плечи державшего меня человека.
— Погасил, неужто погасил? — позади пораженный возглас раздался. — Бренн, ты как это… С огненным выбросом сами чародеи не совладают.
— Вот это сила! Мне бы такую! — протянул восторженный мальчишечий голосок, а мужчина напротив меня усмехнулся. Одно только странно: усмешка глаз его не коснулась ни капельки. Как разлился в их глубине холод, так и не оттаял нисколечко.
Человек пальцы разжал, меня от хватки железной освобождая, и заметила я в тот момент красные длинные ожоги на его руках. Тянулись они от самых ладоней, а рубашка прожжена оказалась и оголяла белую кожу с красными отметинами. Затягивала пугающие раны тонкая инистая корочка, и стоило мне назад отступить, как увидала такие же свежие шрамы на широкой груди.
Я ли это сотворила?
— В другой раз задумаюсь, прежде чем чародейку спасать, — тряхнул головой человек, и цвет его волос показался мне необычнее всех виденных. Белоснежный, и в прядках искры сверкают, точно белый снег в лунном свете искрится. Но даже не поморщился мужчина при этом движении, не скривился от боли, словно вопреки муке собственного тела чуть ли
Однако, услышав его слова про чародейку, я догадалась наконец оглядеться.
Изба незнакомая, по форме квадратная, из бревен сложенная, а у дальней стены на всю длину лавка. Одно окно, дверь и ничего больше, да и комната одна, по размеру не больно большая. Но удивительней избы, конечно, люди оказались: трое мужчин да мальчишка. Двое рослых плечистых вроде разнились друг от друга, однако и схожесть была. Не в движениях, не в выражении глаз, больше в ощущениях. Роднило их что-то. Ведь бывает, людей, одним делом связанных, это дело крепче прочих уз объединяет. Мальчишка же и вовсе привычным казался, любопытный, как всякий ребенок, только волосы на концах тронуты серебром.
И кто же такие?
— А ты кого звала? — Тот, кто меня поймал, наблюдал, как я оглядываюсь, а потому на вопрос, который неожиданно вслух задала, мигом ответил. И если тех двоих я бы еще приняла за путников, которые в лесу на мое дерево случайно набрели, то этого назвать человеком язык не поворачивался. Не было в нем того, что людей отличает. Ведь у живого существа чувства в глазах, от него теплом веет, и все тело жизнью дышит, а здесь я человека не чуяла совсем, вот ни капельки.
Потому окинула пристально взглядом да заметила, как прежде красные раны обратились белесыми полосками, покрытыми мелкими кристалликами льда. Идет такая полоса по груди, извивается, а на ней изморозь иголочками топорщится, и так захотелось растопить. Снова сила взыграла. Кололи мне глаз эти иголочки острые, длинные, ощерились сотнями наверший, и пальцы зудели от желания смахнуть. Словно на себе их холод почувствовала. Даже ладошкой потянулась, а тот, кто не иначе как маг снежный, вдруг бросил:
— Не прикасайся.
И позади раздалось насмешливое:
— Думаешь, у тебя одной дар на ледяную силу реагирует?
Я не сразу поняла, да мужчина со снежными волосами пояснил:
— Ты лед ощущаешь, а я огонь чувствую. На твоем месте не рисковал бы. Свой дар я хорошо контролирую, но после выброса огненного мне и собственную силу усмирить нужно.
Поняла. Вот сразу осознала, что сказать хотел, и отступила. Помолчала, с мыслями собралась и на вопрос его ответила:
— Я Сердце Стужи звала.
— И? — изломил брови тот, кто мой огонь усмирил.
— И не похож ты на него.
— Отчего же? — Не он спросил, снова позади уточнили. Скорее даже удивились, да так, что не сдержалась и принялась объяснять:
— Сердце Стужи обликом настолько ужасен, что каждый, кто взглянет, от страха разум теряет. Еще, говорят, глаза у него чернее ночи, и бездонная бездна в них плещется.
— Это с чего у повелителя льда глаза черные? — уточнил кудрявый.
— От горя.
Те двое и мальчишка на лавку даже присели и с таким любопытством на меня уставились, что я продолжила. Повела рассказ, который не раз и не два сама слышала.
— Жил на свете человек один, была у него семья, дом крепкий, родители и друзья. В те времена люди вечно норовили друг с другом поссориться, а потому княжества отдельно стояли, и нередко нападали соседи друг на друга. Воинов тогда ценили на вес золота, а этот человек был истинным воином. Вот и звал его правитель княжества на службу, да так часто, что дома реже бывать доводилось, чем на поле ратном.
Замолчала дух перевести, а сизоволосый отметил:
— Как рассказывает, заслушаешься.