Сердце Великана (постапокалиптическая сага)
Шрифт:
— Как ты думаешь? Кто еще выжил?
Я подумал, над вопросом Тохи. Он мне самому не давал покоя. По опыту предыдущих схваток, я мог делать предположения. Обычно в первой операции гибла половина состава. Плюс-минус два-три. Сравнить это был не с чем. Во время войны британцы посылали бомберы на Германию, причем теряли в каждом вылете до десяти-двенадцати процентов самолетов. Но все равно продолжали! Бомбежки при таких потерях прекращаются. Сразу же! У нас было положение хуже. На много. Фактически в феи-шахиды шли добровольцы. Или самоубийцы, если хотите. Кто готов был рискнуть всем. И кому жить надоело. Находить таких людей было не сложно. Была целая система для их поиска. Раньше такие типы занимались разным экстримом. Бейс-джампингом к примеру. А тут они могли вообще запредельный адреналин получить. Япония вообще знаменита своими самоубийцами. Так что
Взрыв ЯО мы услышали ближе к вечеру. Далеко. Гриб правда было видно и вспышку тоже. Но дистанция была слишком большой для того, чтобы нам как-то навредить. Тем более не такая уж мощная боеголовка была. Я на всякий случай припал к земле, ожидая прихода ударной волны. Тоха и так лежал, ухмыляясь словно сломанный позвоночник не был для него сейчас основной проблемой.
Волна пришла очень ослабленной. Только ветки шевельнула вокруг поляны, да листьями прошуршала. Я даже смутился, от своей излишней осторожности.
— Неужели нам тут ночевать? — заметил Тоха, когда представление ядерного ада на востоке завершилось и мы уже битый час ожидали подмоги. — Я даже по большому сходить не могу. Когда эти япошки прилетят спасать «героев». Словно ответ на его слова вдали послышался стрекот вертолета.
— Ты ѓ- волшебник, Тоха, — сказал я вскакивая. И выпуская ракету в небо.
Через полчаса вертолет забрал нас. Он почему-то помедлил прийти к нам, и я даже подумал, что мою ракету не заметили. Выпустил на всякий случай еще две, одна за другой. Но потом понял причину этой задержки. Они еще кого-то из выживших подбирали. Когда я поднялся на борт по лебедке, то понял кого. Это был наш перс — Шахрани. У Тохи отвисла челюсть. Причем еще больше, когда нам сообщили, что Шахрани поразил сердце у второго Тора. Того самого, которого другая группа японцев атаковала. Он в отличии от других членов группы не последовал за мной для атаки на Саурона. Причем японцы большинство погибли. Они всегда пытались идти до конца, пока все остатки топлива не используют. Поэтому и эффективность у них была выше. Но моего рекорда еще никто не побил. Я убил двух «назгулов» и трех торов. Абсолютный рекорд на данный момент. Причем убить назгула тяжелее. Он на пятьдесят метров ниже Тора. И тут вообще шансов, что аварийный парашют, хоть как-то затормозит падение после выработки топлива — ноль. Поэтому это риск даже больший. Саурона мне бить не довелось. Его феи только однажды завалили. Японцы. Но все погибли в той группе. Ареса же никто не бил пока. Только с ЯО уничтожали. Ростом он, кстати, как назгул, но чрезвычайно опасен. Очень быстр. Уклонится от его «холодного» оружия чрезвычайно сложно. Может прыгать в верх. И молниями швыряется как Саурон.
Шахрани лыбился во весь рот. Еще бы. Он теперь нац-герой. В зал славы его бюст поставят. Там их сотня другая уже. И мой тоже, кстати. Хотя я был против, но меня не спрашивали. Завтра в газетах будет разбор сегодняшнего боя с эйлиенами. Записи с кинокамер. Фотки. Тоха получит по полной за самоуправство. Хотя в принципе от командования ему ничего не будет. Он пытался завалить Саурона — это бесценный опыт. Анализировать нашу схватку с ним будут месяцами, пытаясь выяснить слабые места этого типа великанов…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ: ДВЕРЬ В ВОСПОМИНАНИЯ
Exert the best in yourself. Strike an enemy vessel that is either moored or at sea. Sink the enemy and thus pave the road for our people's victory.
(Старайся из-за всех сил. Бей по вражескому судно везде: на якорной стоянке или в открытом море. Топи врага — это дорога к победе нашего народа)
В русскоязычном районе я не был несколько месяцев. Не любил сюда ходит. Поначалу из-за внимания. Меня узнавали. По фоткам с газет. Это доставало. Собиралась толпа поболтать и начиналась долгая дискуссия, к которой у меня не было никакого интереса. Обычно по теме: когда победим пришельцев и вернемся домой. Про то, как правильно они все теперь в России, в Украине или Белоруссии отстроят.
Оптимизм людей даже на краю гибели — это что-то! Не убиваемая вещь. Улыбаться и поддакивать — это реально доставало. А уйти, сославшись на дела сразу было невозможно. Огорчать людей, которые потеряли все и живут по милости японцев, приютивших их? Но на долго ли? Сколько это будет продолжаться?
Слава богу сегодня меня никто не узнал. Я был в очках и бейсболке, а на улице было уже порядком темно. Газовые уличные фонари давали не так много света, чтобы идущего по тротуару человека можно было уверено опознать. Да и крался вдоль кустов, как заправский ниндзя. Наверняка вызывая подозрение, таким поведением, у случайных прохожих.
Мне нужно было добраться до госпиталя. Надо было навестить Тоху. Он прислал мне письмо, в своем стиле — без слов. На письме был только рисунок. Детский прямо, в стиле: палка, палка, огуречик — вот и вышел человечек. Человечек в коляске. С воздетыми вопросительно руками. Внизу рисунка было только одно слово: «доколе?»
В общем навестить его пришлось. Выхода не было, если я не хотел испортить с ним отношения совсем. Нельзя назвать наши отношения такой уж дружбой. Больше приятельские скажем отношения. Я вообще ни с кем не дружу. Это страшная вещь, начинать дружбу с людьми, которые практически гарантировано гибнуть на первой или второй операции. Я в первый раз сделал такую ошибку. И это было в последний раз. Больше я ни с кем не сходился. Все шесть последовавших атак, я очень скупо отвечал людям с кем тренировался. Некоторые из них принимали это за заносчивость, мол я считаю себя слишком важной птицей, чтобы снисходить до них. Разубеждать их я не собирался. Все равно их ошибочное суждение погибало на следующей, или через следующую операцию. Только такие приятельские отношения с Тохой наладились. Как-то сами собой. Приколист он, как репей. Начнет анекдоты травить. Не зря у него была самая красивая в диаспоре девушка. Такой хохмач любую девушку рассмешит и к себе расположит. Однажды в суши баре они с друзьями повздорили с японцами. Залетными. Не с Токио, явно. Вернее, японцы упрекнули в этих островах, что им постоянно не отдавали. Так Тоха куда-то ушел на несколько минут, принес им карту, отрезал ножом Курилы и положил перед ними. Мол, на вот! Берите.
Мы хохотали, но японцы на него как на сумасшедшего посмотрели. Ушли растерянные и больше не лезли. Я сам был свидетелем этого и с тех пор, у меня сложились более близкие приятельские отношения с Антоном Цветковым из Петербурга.
В рецепции больницы меня, конечно, узнали. Девушка в белом колпаке за стойкой улыбнулась. Японка. Я протянул свою идентификационную карту, но она махнула рукой с убийственно-приветливой улыбкой:
— К Антон-сану?
— Ага, к Антон-сану.
— Второй этаж, палата номер девяносто шесть.
— Домо Аригато.
— Всегда пожалуйста, Предатор-сан.
В ее произношении это звучало почти, как русское «предатель». «Предатель-сам», иронизировал я мысленно. Вообще японцам очень трудно говорить по английский. Очень непривычно. У всех почти ужасный акцент. Даже хуже, чем по-русски.
Я дунул по лестнице вверх. Хорошо, что автограф не попросила. Это меня вообще убивает. У нее вполне могли оказаться эти карточки.
Уже подходя к палате, я услышал голоса, доносившиеся из полуоткрытой двери. У Антона похоже был гость. Я замедлил шаги, но ничего особенного не было. Антон ровным голосом рассказывал про какую-то Таню. Вероятно, воспоминания из былой жизни. Питер, Питер — ты теперь радиоактивная пыль. Чуть не запел я, песню, что Антон иногда пел, сочиненную кем-то из диаспоры. Но вовремя остановился. Неуместная песня, для человека не из Питера.
Я постучал костяшкой пальцев по косяку. Тоха завидев меня встрепенулся, почти приподнялся. Он полулежал в медицинской койке с двумя подушками за спиной. На одеяле лежала открытая книга. А на тумбочке еще гора. В полметра. Друзья видать принесли из личных запасов. На пластиковом стуле у кровати сидела немолодая уже женщина, худощавая и очень ухоженная. Прямо как актриса после двухчасового грима. Когда она обернулась на мой стук, я даже растерялся. Угадать ее возраст можно было только по морщинкам в углах очень красивых карих и строгих глаз.