Сердце ждет любви

Энок Сюзанна

Глава 14

Брэм и понятия не имел, как это произошло, но когда Розамунда встретила его у входа в «Друри-Лейн», с ней был не только Джеймс, но и лорд и леди Абернети, лорд и леди Фиштон.

Чертовщина!..

— Извини, — шепнула она, когда он склонился к ее руке. — По-моему, ты начинаешь беспокоить их.

Очень хорошо. Они и должны беспокоиться. Он кивнул:

— Возможно, Косгроув предупредил их, что я намереваюсь все испортить. Чем я и занимаюсь. К счастью, сегодня в моем распоряжении очень большая ложа.

Он убедил своего брата Огаста уступить ему свою

ложу, поскольку он пригласил Розамунду. Предложив ей руку, он повел ее в главное фойе.

— Боже, какая толчея! — воскликнула леди Фиштон. — Как вы думаете, Принни появится сегодня?

— Понятия не имею, — ответил Брэм, несмотря на то что весьма в этом сомневался, поскольку в этот момент Принни находился в Брайтоне. Если это отвлекало внимание щебечущей молодой леди, он позволял ей верить во все, чего ей хотелось.

— Джеймс, тебе следует взять сестру под руку, — протиснулась между Розамундой и Брэмом леди Абернети. — Мы должны думать о ее репутации.

— Да, — прошептал Брэм, наклоняясь к Розамунде. — Это все равно что тушить свечу, после того как дом уже сгорел. Дважды.

— Тсс! — Она обернулась. — Лорд Брэм — просто друг, и вокруг нас люди. И мы здесь по его приглашению.

Его Розамунда была несгибаемой. Зная, что никогда раньше ее преданность семье не вызывала сомнений, даже если они не заслуживали ее, она производила впечатление добропорядочной дочери и сестры. Он по собственному опыту знал, что противостоять родителям было непростым и нелегким делом. Находясь рядом с ней, он остро воспринимал все, что окружало их — как свет люстры золотил ее волосы, как перешептывались вокруг люди, проявлявшие любопытство, не была ли она одной из его любовниц, — чувствовал на себе взгляды других женщин, которых он никогда не приглашал в театр. И ему нравилось, что она называла его другом.

— Как продвигается ваш план спасения? — тихо спросила она, бросая на него взгляд своих зеленых глаз и снова отводя их.

Накануне ночью он превратил триста фунтов в две тысячи и думал, что дело обстоит совсем неплохо. В то же время он сомневался, что она одобрит идею попытаться получить деньги тем же способом, которым ее брат потерял их. Его удивляло, что это имеет для него значение.

— Достаточно сказать, что прекрасная дева не выйдет замуж за гнусное чудовище. Даю вам слово.

Она улыбнулась:

— Так говорит черный рыцарь. Он взглянул на свою одежду:

— Серый рыцарь, если не возражаете. — Конечно, его маскарад начинался с попыток ограбления, но Косгроув как негодяй намного превосходил его. И титул черного рыцаря в данный момент не очень привлекал его.

Когда они подошли ко входу в ложу Огаста, Брэм раздвинул тяжелые занавеси и предложил семейству Дэвисов занять места.

Первоначально он собирался сидеть рядом с Розамундой у барьера, поместив позади Джеймса. Теперь же не сомневался, что его место окажется где-нибудь в углу, подальше от нее. Семья позаботится об этом. Самым странным было то, что еще несколько недель назад он бы ни на минуту не вынес присутствия любого из них. Абернети был другом Левонзи, что делало его соседство совершенно неприемлемым. Джеймс оставался восторженным

щенком, а Фиштоны — говорливыми глупцами.

И все же они находились сейчас здесь, и леди Фиштон, опираясь на барьер ложи, махала рукой каким-то знакомым, сидевшим внизу, а ее мать рассаживала свое семейство. Брэм стоял у стены возле занавеса и, сложив на груди руки, наблюдал за происходящим.

— Мама, вы не можете посадить Брэма сзади, это неприлично! — рассердилась Розамунда. — Господи, да он и не приглашал вас!

— Но я рад, что вы все пришли, — поспешил вмешаться Брэм, пытаясь предотвратить ссору.

— Посади сзади Джеймса, — продолжала Розамунда. — Он все равно заснет через пять минут после того, как начнется пьеса.

Леди Абернети явно не нравилось, когда с ней говорили таким тоном, и она поджала губы.

Расправив плечи, Брэм пробрался вперед.

— Я сяду, где вы пожелаете, — спокойно заявил он, — но должен сознаться, что это моя любимая пьеса.

— Да, давайте я сяду здесь, — сказал Джеймс и, протолкнувшись мимо Брэма, плюхнулся в мягкое кресло.

Прекрасно, черт побери! Теперь ему надо не спускать глаз с Лестера, чтобы тот не сбежал в «Иезавель» играть в фараон. Брэм чуть не передумал и не занял кресло в углу, но Розамунда позвала его, и все было забыто.

— «Сон в летнюю ночь» действительно твоя любимая пьеса? — тихо спросила она, указывая на место рядом с собой. — А не «Доктор Фауст» или «Макбет»?

Брэм, усмехнувшись, сел.

— Если это «Фауст», то я спрашиваю себя, заключил ли я сделку с дьяволом, или я сам дьявол. Слишком много самоанализа. А в «Макбете»… слишком много женских интриг. Что меня немного смущает.

С необычно серьезным видом Розамунда покачала головой:

— Я встречала дьявола, Брэм, и это не ты.

— Ты видишь меня только с хорошей стороны. Это необъективно.

Выражение ее лица смягчилось, и она улыбнулась:

— Почему же?

Ему так сильно, до боли, захотелось поцеловать ее, но он только плечами пожал.

— Понятия не имею, — честно признался он.

— О, начинается! — заволновалась леди Фиштон. — Садитесь, скорее садитесь.

Никто не пытался согнать его с места, и Брэм приготовился смотреть пьесу. Несмотря на все его внимание, сосредоточенное на актерах, находившихся на сцене, он слушал, как вздыхала, смеялась, взволнованно дышала или хлопала актерам девушка, сидевшая рядом с ним. Для человека, интересующегося только собой, каким он считал себя, это было поразительным открытием.

Зная, что ей пришлось пережить, да и сейчас приходится нелегко, он был чрезвычайно доволен, что пригласил ее в театр немного развлечься. Черт побери, он почти перестал думать о чем-либо, не касавшемся Розамунды. С первой же минуты, когда они встретились, все изменилось. За это он был благодарен Кингстону Гору. Если бы тот не начал этой дурацкой игры, Брэм никогда не имел бы повода познакомиться с ней.

Бесспорно, она была обещана другому, и он сделал ей предложение и был отвергнут, но это ничего не значит. Сцена поменяется. У него возникло очень странное ощущение, что вся его жизнь и рассудок зависят от этого.