Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд Смерти. Полночь
Шрифт:
Глава 2
Талиг. Кольцо Эрнани
Южная Марагона. Альт-Вельдер
400 год К. С. 18-й день Летних Молний
1
У перекрестка с обелиском их ждали. Дородная женщина, которую Эпинэ, задумавшись, даже не заметил, с воплем «Милости!» бросилась на колени в дорожную пыль. Еще с десяток беженцев повалились рядом. Дракко вскинул голову и попятился, происходящее ему не нравилось, Роберу тоже, но Проэмперадору пятиться некуда.
– Монсеньор! – выла толстуха. – Фернан! Мой Фернан… Что с ним будет?!
– И Гастон,
– Джеймс и Оливер… Они хорошие мальчики! Это все Гастон…
– Как бы не так! Да они…
– Монсеньор!
Родичи. Это родичи тех, кто затеял свару в лагере. Кричали одни, а камень бросил другой и уже получил свое, так что хватит!
– Милости, монсеньор…
– Поздно! – Валме выслал свою мориску, потеснив уступившего кобыле Дракко. – Виновные в гибели его высокопреосвященства похоронены ночью. Все, кто оказывает сопротивление законной власти, мародерствует и заступается за первых и вторых, подлежат немедленной казни. Такова воля регента Талига герцога Алвы. Второй Олларии здесь не будет, ступайте в лагерь. Энобрэдасоберано…
Распоряжения эскорту виконт отдал на кэналлийском, и Робер ничего не понял, но взгляд Валме он узнал: так однажды зимой смотрел граф Ченизу. Рядом клевал носом пьяненький Дикон, а подпоивший его завитой щеголь потягивал вино и о чем-то размышлял. Тогда Робер все списал на игру теней и свое настроение, теперь списывать не на что. А ты думал, Ворон возьмет к себе попугая?
– Зачем? – Беженцы за поворотом глотали поднятую копытами пыль, вопрос был бессмысленным и запоздалым. – Они никого не убили…
– Это неважно. – Виконт придержал лошадь, провожая взглядом уходящего галопом кэналлийца. – Важно, что они никого не убьют. Согласитесь, это успокаивает.
– Вас!
– Вы желаете страдать? – Светская улыбка на загорелом лице казалась издевательской. – Отлично, только, во имя Бакры, двурогого и милосердного, делайте это логично. Либо вам жаль Левия и Олларию, либо «бесноватых». Странно, что мне приходится говорить это вам. Не я, а вы с не самыми плохими солдатами удирали от горожан с их сковородками и метлами. Вспомните ваши собственные вопли о помощи и то, скольких вы собственноручно отправили в Закат и в столице, и здесь, а теперь вас бьют корчи из-за четверых ызаргов. Несчастные, они еще не убивали, а только собирались… Будь я кардиналом, посоветовал бы вам стыдиться, но я всего лишь привел к вам на выручку не склонных к терзаниям кэналлийцев. В обход папеньки и Дорака, к слову сказать.
Да, привел, и тысячи полторы ублюдков больше никого не убьют, не ограбят, не изнасилуют, их не жаль, таких не жалеют, но рыдающая женщина на коленях и убийственно-безжалостное, будто брошенный сопляком Тома камень, «Поздно!»…
– Мне трудно с вами спорить, тем более что вы правы. Если б мы еще шли, если б мы были в меньшинстве, я отдал бы такой же приказ, но сейчас, когда наконец-то… – Слов не хватало, и Робер махнул рукой. – Как хотите, только несправедливо это!
– Я знавал одну справедливость, она взорвалась. – Когда Валме не улыбался, говорить с ним становилось проще. – Самое странное, что это в самом деле было на редкость справедливо.
– Я тоже видел… кое-что. – Неважно, что видел кто-то, важно, что помнишь ты. Адгемар с развороченной пулей головой и раздваивающийся Люра – это справедливо, летящий в толпу Айнсмеллер – нет! – Поймите, Валме, я не боюсь замарать рук. Закатные твари, да я по горло в крови, но одно дело я, а другое эти четверо… Ведь ушли же они с нами! Они сто раз могли напасть или вернуться в Олларию, но не сделали этого!
– Левия убили не в Олларии.
– Вы опять правы.
– Последнее время со мной это случается, – вернулся к своему обычному тону виконт. – Ваша четверка вылупилась позже других, только и всего. Увы, яйца некоторых гадов до безобразия похожи на людей, пока не лопнут – не отличишь, а потом становится поздно. Вы хотите быть справедливым? Отлично. Но когда безнаказанно пожирают кого и когда хотят – это не справедливость, а ызаржливость, в Олларии вы ее уже развели, но за юг отвечает папенька. Вы не забыли, что нам нужно успеть к ужину?
– Забыл…
– Я в вас и не сомневался. – Валме тронул шенкелем свою кобылу, вынуждая ее шагать быстрее. Робер успел оценить и аллюры мориски, и ее стать, но масть невольно вызывала оторопь. У всадника, не у коня, Дракко к новой знакомой относился более чем любезно.
– Валме, – не выдержал Иноходец, – почему вы выбрали эту лошадь?
– Она мне понравилась. Я, как вы заметили, теперь придерживаюсь адуанского стиля, кобыла простецкой масти с ним отлично сочетается, а в чем дело?
– Во мне.
– Не могу не согласиться. – Валме сощурился на склоняющееся к лесу солнце. – Если вы затянете с речью, барон будет переживать. Теперь мне кажется, что лучше было бы ограничиться кэналлийской кухней, но Коко настаивал, и я не смог ему отказать.
Да, мясо и соусы – это сейчас так важно! Родичи казненных еще не счистили с одежды пыль, в которую они бросались, надеясь вымолить прощенье для уже расстрелянных; семь тысяч человек ждут решения своей судьбы, а переживает барон!
– Что я им скажу? Что?! Сидите в лагере, никуда не отлучайтесь, а я поехал домой? Извините, Валме, что-то меня совсем развезло… Наверное, потому, что за юг, как вы совершенно правильно напомнили, отвечает ваш отец. Я у вас всего лишь гость, спасибо, что не арестант, вот и даю волю чувствам.
– Видимо, я вызываю у вас доверие, – предположил виконт и посоветовал: – Если не знаете, что говорить, попробуйте вспомнить Дидериха. Хотя бы вот это… «Мы проделали трудный путь, друзья мои. Наши лица опалены беспощадным солнцем и овеяны горькими ветрами, наш путь отмечен могилами погибших братьев, но мы свершили невозможное. Теперь я могу не скрывать своих слез, друзья мои, теперь я могу признаться вам всем в любви…»
– Закатные твари, ну и чушь!.. А ведь когда мы в Гайярэ это читали, меня не мутило! Я даже верил графине Ариго, что Дидерих прекрасен.
– Сделайте поправку на то, что светоч и гений никогда никого не спасал, а похоронил разве что отца, причем с удовольствием. Но он старался… Алва находит, что в старикашке есть возвышенность.
– «Я не нашел в бою забвенья, – злобно продекламировал Робер, не представлявший, что помнит вдолбленные ментором строки, – и не простил твоих измен…»