Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть третья

Камша Вера Викторовна

Довольная полученным ответом женщина откинула капюшон и оказалось молодой и очень славненькой. Прежде Жермону такие нравились, прежде он завершил бы вечер в какой-нибудь комнатке с морискиллой и расшитой ромашками скатертью. Чудовищно!

2

Наследник Валмонов давно так не любил все сущее, а сущее давно не вело себя столь прилично. Вокруг было сухо, а кое-где еще и тепло, никто никуда не провалился, а папенька обеспечил роскошный стол, в довесок к коему собрал изумительную компанию. Пусть Коннер был предопределен еще в Сагранне, но остальные! Очаровательный Джанис, столь нужный для вправки мозгов Ноймаринену Литенкетте и миляга Дювье, которому можно смело препоручить

Эпинэ. Единственной, хоть и некрупной, занозой был обхаживающий Литенкетте Капуль-Гизайль. Марсель ценил жизнь и комфорт всяко не меньше Коко, но вдовцу бы следовало побольше жалеть о Марианне и печься о судьбах отечества, без которого не будет ни концертов, ни соусов, ни Рож. Курлыкающий об антиках барон напрашивался на изысканную порку, однако повода не находилось, а успешное возвращение и скорый отъезд требовалось отметить. Виконт немного подумал и велел накрыть в галерее, у камина. Вышло уютно и необычно, что не могло не наложить отпечатка на беседу. Большинство знакомых виконту дам сочли бы ее всего лишь пикантной, но Повелитель Скал в своей добродетели был столь же тверд, сколь уныл.

– Прошу меня простить, – печально изрек он, воздвигаясь над плачущим сыром, – я не имею ни малейшего права требовать от вас, господа, избегать некоторых предметов, но они мне претят как эсператисту и пусть и косвенно, но задевают некую даму, которая выше всего земного.

– В таком случае, Надорэа, – Рокэ смотрел на свечу сквозь полный бокал и улыбался, – вам остается нас покинуть и провести вечер в мечтах и молитвах.

– Это ужасно… Ужасно, что вы…

– Тогда терпите, – отрезал, не дослушав, Ворон. – На пиру нечестивых праведникам положено либо терпеть, либо обличать, становясь при этом окончательно святыми и покойными, но мы вас, само собой, не убьем. Ваше здоровье!

– Благодарю, – надорец растерянно улыбнулся и еще более растерянно глотнул вина. «Черную кровь» тоже прислал папенька, а «Дурную» привез Лагартас. Бедняга! Ускакать на ночь глядя в снегопад, да еще с улыбкой, – это величественно. Над головой у Салигана хотя бы висит дуксия, но рэй Эчеверрия мог лишний денек и подождать.

– Эйвон, вы не правы. – Эпинэ обычно вел себя тихо, и Марсель сразу насторожился. – Если б только Левий… Поймите же! Агарис в выгребную яму превратили эсператисты, в смысле те, кто так себя называл. Вот они на словах не касались того, что было их сутью, а сами… Сами лезли в Гальтару, только не за красотой!

– В Гальтару? – не понял Эйвон. – Как?

– На карачках, жабу их соловей, – хохотнул Коннер, – вы бы, сударь, сели. Уж про кого, про кого, а про сударыню вашу тут никто и словечка не скажет. Зато мясо сейчас дойдет!

Удивительно, но Ларак-Надорэа не просто сел, он потянулся к тинте, которую вскипятили вместе с надранными в саду рябиной и шиповником. Коннер довольно хмыкнул, откромсал себе агарийской ветчины и от души ляпнул на нее алатской горчицы. В теории это было ужасно, однако Валме счел возможным попробовать. Оказалось недурно, всяко лучше, чем с дыней, кою предписывал «Трактат об изысканной и здоровой пище».

– Прошу простить мой порыв, – напомнил о себе Ларак, – я остаюсь с вами.

– И это упоительно. – Коко промокнул губы салфеткой с монограммой Арамоны. – К тому же в ваших претензиях есть зерно истины. Горькое зерно. Я бы тоже предпочел, чтобы гальтарские сюжеты были не столь… своеобычны.

Господа, надеюсь, вы понимаете, что я не ханжа и воздаю должное величию былых страстей. Дело в неприятном своеобразии некоторых из наших с вами современников. Конечно, я заведу львиную собаку, я уже договорился с генералом Коннером, это уменьшит, если так можно выразиться, риск матерьяльный, но не возвысит души моих гостей. Увы, среди них слишком много тех, кого возбуждает не искусство как таковое, а то, от чего некогда отталкивались гении. Те же Арсак

и Сервиллий… Среднегальтарский период, восемь изумительных групп, и что же?! Покойный граф Ариго, я бы сказал, заслуженно покойный, трижды меня просил их показать, но разве его занимали пластика и композиция? Отнюдь нет! С другой стороны, графиня Савиньяк, поразительная женщина, могла бы оценить анаксианские шедевры, если б ее не отвращало то, что она считает клеветой, а я – взлетом фантазии, порожденным воображением гения и, видимо, высочайшим заказом. Сервиллий и Арсак вторичны, только разве это объяснишь матери, у которой столь блистательные сыновья, матери, вынужденно принимавшей таких гостей, как Колиньяры? Величие и красота влекли и будут влечь не только творцов, но и людей с разнузданным и при этом убогим и невостребованным воображением. Они упиваются своей распущенностью, а страдает искусство.

– Если искусство ведет себя, как упомянутые господа, оно рано или поздно начнет страдать. – Алва рассматривал на свет уже другое вино. – Порой от штанцлеров, порой – от шпаги.

– Иногда, – добавил Марсель, – еще и от розог. Как Дидерих!

– Это для нижних комнат, – замахал ручками барон, – когда я вновь их открою, там будут подавать форель и говорить под нее о Дидерихе, но мы до подобного не опустимся. Угорь и Иссерциал, а в присутствии дам – Веннен и легкий Лахуза. Восхитительное вино, герцог.

– Да, – согласился Рокэ, – удачный год… Вино при отсутствии дам позволяет коснуться изнанки совершенства. Я представляю, с чего и для чего Иссерциал изувечил Сервиллия, но откуда он взял развлечения Перидета и выходки похитителей Элкимены? Вы можете нас просветить?

– Мой дорогой, – вот теперь в голосе Коко прорезалось страдание, – вы ждете от меня невозможного! Я влюблен в гальтарское искусство, это так, но истинно влюбленный не в состоянии говорить о низменном, даже зная, что оно неотторжимо от предмета чувств.

Мы носим в своем сердце блеск очей, дрожание ресниц, выбившийся из прически локон, нежный смех, но не… иные звуки, издаваемые человеческим телом помимо нашего желания. Что бы вы сказали о поэте, воспевающем отрыжку своей красавицы, о худшем я даже не упоминаю! Если вам нужны уродливые подробности, ищите тех, кто испытывал уродливые чувства. Адепты Чистоты и Истины выискивали и уничтожали творения гальтарского гения и не постыдились оставить поучения. Эти писания омерзительны, но лишь в них вы найдете следы высохшей рвоты, толь…

Под коленку недвусмысленно толкнуло. Виконт понял, что пора ронять ветчину, и ошибся – нет, ветчина отправилась туда, куда следовало, но разделявший с адуанами тяготы ночного караула Котик явился не только и не столько за угощением. Ему требовался хозяин, причем срочно. Марсель неторопливо поднялся и не скрываясь – затянувшееся застолье подразумевает кратковременные отлучки – вышел. За порогом улыбался гениальный волкодав, при виде Марселя вильнувший бывшим помпоном и попятившийся.

– Иду, – заинтригованный Валме двинулся за проводником вниз по лестнице, где обнаружился адуан из числа тех, кто утром поджидал лодку.

– На конюшнях, – коротко объяснил он, протягивая плащ. – Ждут.

Дукс Жан-Поль Салиг восседал на сене и дразнил еще не кота, но уже не котенка. На всякий случай Валме взял пса за ошейник и получил заслуженно недоуменный взгляд – Котик детей не ел.

– Дело не в тебе, – быстро извинился Валме, – юность часто нападает первой. Салиган, так вы вернулись?

– Не вернулся, поскольку не уезжал, – рука в предусмотрительно не снятой перчатке почти подставилась под кошачье «объятие» и тут же издевательски отпрянула. – Вам никогда не приходилось забираться туда, откуда вас выставили, причем поделом? Упоительное чувство! Ощущаешь себя искупившим и при этом победившим. Это как выиграть у невинности вещицу, которую когда-то сперли у тебя самого…