Серебряная свадьба

Мишарин Александр

М а р и н а. Это тебе, наверно, надоело.

М а к с и м. А чего ты сегодня такая мрачная? Я смотрю на тебя, что-то ты сегодня не такая… как обычно. А ты, оказывается, мрачная. Я тоже устал. Жутко устал. Отец все время что-то болтает… Мне его жалко. Очень он меня все-таки любит. Иногда что-то смотрит, смотрит на меня. А я его, признаюсь, боюсь. Да я, по-моему, всех боюсь. Поэтому мне и не хочется ни на чем останавливаться. Жизнь должна быть стремительной, одно сменяет другое и чтобы быстро-быстро происходило… Вот видишь, уже тридцать лет…

М а р и н а. Ты изменяешь Лине?

М а к с и м. Теперь реже. Ты знаешь, у меня вышла книга.

М а р и н а. Я все обдумала и решила…

М а к с и м. Не, ты прочти, прочти,

что я тебе написал. (Берет сам книгу и читает.) «Марина, мы все с тобой…»

М а р и н а (берет книгу у него). Посиди минуту спокойно. Так вот, я все обдумала и решила… что нам с тобой больше не стоит жить. А может быть, мы не имеем на это права.

М а к с и м. Не дури. Дай книгу… хотя я и так помню. «Марина, мы все с тобой уже видали и давай не расставаться. Максим». Поняла теперь?

М а р и н а. Это может показаться тебе смешным. Но другого выхода у нас нет. Вот… (Достает из кармана револьвер и кладет его перед собой на стол.)

М а к с и м (неуверенно). Это игрушечный…

М а р и н а. Нет.

М а к с и м. Откуда ты его взяла?

М а р и н а. Не важно. Ты же знаешь, что если я решила…

Максим медленно встает, у него резко изменилось настроение, он подавлен. Отходит в сторону на несколько шагов, все время несколько испуганно глядя на револьвер. Потом неожиданно и по-мальчишески нерасчетливо бросается к столу, но Марина успевает схватить револьвер и сделать шаг назад. Максим некоторое время остается лежать грудью на столе…

М а к с и м. И ты что, стрелять умеешь?

М а р и н а. Сядь. Сиди спокойно. Минут десять мы поговорим, может быть, я в чем-то ошиблась. И перестань таращить на меня глаза. Это не месть, ты же понимаешь. Мне тоже трудно. Подожди, когда я все решила, у меня была масса мыслей в голове, а сейчас ни одной… Надо, наверное, быстрей…

М а к с и м. Нет, нет, этого не надо. Я похожу, покурю…

М а р и н а. Ты же не куришь.

М а к с и м. Разве? Да, но сейчас можно. Так вот… (Затянулся.) Когда ты это решила, ты была судьей, а сейчас ты исполнитель, а исполнителям думать противопоказано. Тем страшнее мое положение… Всегда страшно иметь дело с исполнителем, хотя у него есть и глаза и уши, но он существо неодушевленное. Это одна из самых неприятных черт нашей эпохи, что люди имеют дело в основном с исполнителями. Поэтому продвижение их по жизни представляется им борьбой с неодушевленностью. Поправка в ту или иную сторону незначительна, нерешающая…

М а р и н а (не сразу). Ты понимаешь, Максим, в общем, ничего не случилось… Идет день за днем, и все вроде бы стабильно… Мы ходим, сидим, разговариваем, делаем какое-то количество контрольных движений. Чем-то занимаемся, получаем зарплату. Читаем книги, столько интересного… вот, оказывается, дельфины очень умные… Но все это так, вокруг, поверх нас, там, где мы совершенно безответственны, функциональны… Жизнь постепенно превращается в поток развлечений. А для того чтобы этот поток не прекращался, нужно быстро и наверняка что-то делать, занимать какую-то позицию, настаивать на ней. Так как мы люди простейше честные, то возникает ощущение, что мы прогрессисты, и на какое-то время это даже удовлетворяет, потому что есть какая-то борьба и удачи… а с удачей и выше оклад, и снова какие-то развлечения… и снова…

М а к с и м. Может быть, ты и права. Но я именно в этом состоянии и бываю счастлив. На свете масса утомительных вещей. Я даже думаю, что, если бы я сейчас жил с тобой, мне было бы утомительно. С тобой хорошо встречаться раз в неделю. Нельзя все время жить под вольтами. Вредно. Хотя без этого, наверное, тоже нельзя. Я вот что думаю, я немножко постарею, у меня появятся всякие там болезни… Ты знаешь, я просто мечтаю, когда мне будет нельзя ничего, кроме какой-нибудь тертой моркови, и вообще ничего, кроме… Будет масса свободного времени.

М а р и н а. Правда, что ты получил повышение?

М а к с и м. А откуда ты знаешь?

М а р и н а. Знаю. Это правда?

М а к с и м (почти подавленно). Правда. И большое… Очень большое. И я не откажусь.

М а р и н а. Откажешься.

М а к с и м (невесело усмехнулся). Значит, вот для чего все это было…

М а р и н а (растерянно). Да, действительно. Я как-то думала об этих двух вещах одновременно.

М а к с и м. Это нормально, ты живой человек. Ты не можешь себе это реально представить… Но я не откажусь.

М а р и н а. Я знаю тебя. Перестань ходить, сядь…

М а к с и м. Это по меньшей мере глупо. (Кричит.) Прекрати этот фарс! Это уже серьезное дело! (Тише.) Может быть, я и приехал сюда, чтобы посоветоваться…

М а р и н а. Советуйся.

М а к с и м. Прекрати этот идиотский фарс. (Идет к двери.)

М а р и н а (спокойно). Я стреляю.

М а к с и м (поворачивается). Да, ты можешь выстрелить. (Садится.) Знаешь, что тебе мешает? Что ты — фанатичка. Притом фанатичка какой-то своей веры. Кстати, в этом слабость любой веры — канонизировать момент счастья: «Люби ближнего, как самого себя». Да, это свойственно человеку, иногда он так и любит. Но не всегда, он просто не может любить так всегда. Более совершенное прочтение — это «Люби себя, как своего ближнего». Это не парадокс, это просто желание отвечать за свои слова. Поменьше громкости, побольше реальности…

М а р и н а. Я примерно все так себе и представляла. Ты даже не упрям, это просто то, к чему ты стремился.

М а к с и м. Странная история. Я знаю, что ты меня любишь… Какое противное слово, длинное и с шипением на конце. (Неожиданно, почти с отчаянием.) Так пожелай мне удачи, обрадуйся за меня, что да, да, да… я достиг того, что хотел, что мне теперь будет легче… Ты знаешь, Марина, мне иногда бывает совсем невесело. Я просыпаюсь ночью и думаю — ну что я такое? Ведь со мной можно сделать все что угодно. Можно выгнать, заставить таскать камни, ползать на коленях, надеть полосатую форму. Я не могу смотреть фильм об Освенциме, не знаю, как другие, но я тут же представляю, что вон тот голый, худой, беззащитный, как мизинец, человек — это мог быть я… Ведь все это какая-то случайность, родись я пораньше, я бы также пошел на фронт, попал в плен, и вот… Чем они лучше меня или хуже? Хорошо, может быть, жизнь бессмысленна сама по себе, но я хочу ее прожить. Я очень хочу дожить до глубокой старости. Ты знаешь, очень хочу! Я, в общем-то, очень жизнерадостный человек, я люблю это занятие — жить! Я хочу быть счастливым, а ты знаешь, что это такое? Это спать с любимой женщиной и знать, что, когда ты проснешься, тебя по-прежнему любят…

На мгновение свет исчезает со сцены, и тут же высвечивается лицо П о ж и л о г о ч е л о в е к а. Марина бросается к нему.

М а р и н а. Я не могу больше. Я люблю его… Пусть вот такого. Чем он хуже других? Я люблю его волосы, люблю, как он ходит, люблю его руки… Когда он мне что-то хочет сказать, он так быстро-быстро посмотрит на меня… Ведь он совсем еще мальчишка. Может быть, нельзя взваливать на него такой груз. Он очень добрый человек. Он даже во сне улыбается… Ему кажется, что он все может.