Серебряное пламя
Шрифт:
Но по мере того как проходил день, негодование Импрес на Трея смягчилось воспоминаниями о том, какой счастливой и наполненной сделал он ее жизнь. У нее будет ребенок от Трея, думала она, не пытаясь понять резкого душевного перехода. Ребенок, который будет всегда напоминать о нем.
— Здравствуй, малыш, — выдохнула она тихо, ожидание и нежность звучали одновременно в ее голосе.
Но кроме тихого счастья, которое она испытывала от того, что у них будет ребенок, Импрес понимала, какие прозаические, лишенные наивного блаженства проблемы появятся у нее. Особенно в ее теперешнем положении, без мужа. Едва ли благоприятное начало для жизни в
Конечно, ее нынешняя путаница мыслей куда менее угрожающа, чем голод, с которым она и дети столкнулись прошлой зимой, прагматично напомнила она себе. А с деньгами Трея, дополненными какой-нибудь убедительной историей, положение ее может быть улучшено.
Поломав некоторое время голову, напрягая свои творческие способности, Импрес придумала благопристойную историю, как она вышла замуж, и при каких обстоятельствах умер муж, и теперь горькая утрата станет менее горькой.
Волнуясь, она рассказала детям о беременности, сочетая искренность с недомолвками, объяснила причины фиктивного замужества. Затем, затаив дыхание, она подождала их реакции на крайнюю необычность ситуации.
— Уф! — радостно воскликнул Гай; улыбка у него была от уха до уха. — У меня будет племянник — индеец из племени Абсароки. Мы с Треем станем родственниками.
— Может быть, будет девочка, — заспорила мгновенно Женевьева. — Пресси, я хочу племянницу.
И Импрес, расплывшись в улыбке, почувствовала, как ее нервозность исчезла.
— Я сделаю все, что смогу, наилучшим образом, но не гарантирую каждому, что он хочет.
— Ты можешь побыть пока вдовой, но летом приедет Трей и женится на тебе, — заявила уверенно четырнадцатилетняя Эмили. — И тогда все будет прекрасно.
— Трей приедет, Трей приедет, Трей, Трей, Трей… — заговорил упоенно Эдуард, реагируя по-своему, не воспринимая упоминание о ребенке. — Я увижу Трея, и у меня будет пони, — продолжал он счастливо, уверенный, что его судьба изменится.
Услышав оживленный, счастливый лепет Эдуарда, Импрес захотелось, чтобы у нее был такой же энтузиазм. Разве не, будет прекрасно, если Трей действительно приедет, оставив, жену, всех домогающихся его женщин, семью, работу, бросив все на полпути, чтобы приехать к той, которую однажды из прихоти купил в публичном доме? Зная его распутство в прошлом, она не разделяла веры Эдуарда в приезд Трея.
Не зная, что стало с ее любимой кузиной, Аделаидой, Импрес послала ей телеграмму и ожидала в Гавре ответа. Она понимала, сколь многое могло случиться за пять лет; Аделаида могла выйти замуж за своего кузена из Венгрии, в которого была влюблена в то время, когда ей было пятнадцать лет, и уехать из Франции, или могла жить в Ницце, или просто посчитать неудобным возобновлять дружбу с семьей, которая уехала, будучи на грани позора. Но на следующее утро ответ пришел: Аделаида в Париже, стала ее высочеством, потому что вышла замуж за герцога Валентина де Шантель, и ждет с нетерпением, чтобы опять увидеться с Импрес.
Аделаида, одетая в экстравагантную белую меховую накидку, встретила их на железнодорожной станции, сопровождаемая свитой слуг, железнодорожных служащих, подобострастных чиновников. После объятий, поцелуев возбужденных вопросов одним легким жестом ее высочество распорядилась всеми, дав указание разместиться по экипажам и отправиться в их скромное жилище, как Аделаида назвала дворец, расположенный рядом с собором Нотр-Дам. Построенный в стиле поздней французской готики и украшенный орнаментом и резьбой, дворец был прекрасным жилищем для Аделаиды и ее мужа. И все пятьдесят четыре богато украшенных комнаты были любезно предложены для Импрес и ее семьи.
Поздно вечером, когда Импрес и ее кузина в первый раз остались одни, Аделаида, чьи темные кудри, уложенные в греческом стиле, колыхались от каждого легкого движения, задохнувшись от предвкушения, сказала:
— Теперь расскажи мне все. А об этих утомительных хлопотах не беспокойся. Валентин позаботится, чтобы все было возвращено, — добавила она небрежно, сделав изящный жест украшенной кольцами рукой.
Сидя напротив кузины у камина, Импрес на секунду задумалась о том, как бы сложилась ее жизнь, если бы не было дуэли, если бы она обладала теми же преимуществами и привилегиями, что и Аделаида. Где бы и с кем жила она в свои двадцать лет? Невозможно никакое сравнение, немедленно решила она; рядом с легкомысленной Аделаидой и всем тем, что ее окружает, Трей Брэддок-Блэк просто полон энергии и взрывной страсти. Нет, она никогда не познала бы счастья в замкнутом мирке дворца кузины.
— Расскажи мне о твоем муже, — прошептала Аделаида, воодушевленная и оживленная. — Так же красив, как мой Валентин? — Ее лицо изменилось мгновенно. — О, дорогая, прости, наверное, это так болезненно для тебя, — сказала она, нисколько не смущаясь, а затем заговорщицки наклонилась вперед, как часто делала во времена их детства, когда они делились секретами поздно вечером, когда нянюшки уже спали, и сказала проказливо: — Но, тем не менее, ты должна рассказать мне все.
Сидя в уютном будуаре Аделаиды, потягивая горячий шоколад, подобрав под себя ноги и прислушиваясь к оживленным расспросам кузины, Импрес, чью память заполнили воспоминания, на секунду показалось, как будто она никуда не уезжала. Словно она никогда не беспокоилась о еде и не рыдала на могилах родителей, никогда не стояла в гостиной Лили и ее не держал в объятиях Трей. Ей снова было пятнадцать, а Аделаида не унималась:
— Расскажи мне все.
Сердце Импрес смягчилось от детских воспоминаний и безусловной любви, предложенной Аделаидой. В первый раз с тех пор, как встретила Трея, она могла довериться кому-то, поговорить о своих пылких чувствах и неизгладимых восторгах, которые он давал ей.
— После того как папа и мама умерли, я встретила одного человека. Да, — добавила она, глядя на затаившую дыхание от внимания Аделаиду, — он был очень красив… более красив, чем Роланд.
— Не может быть, — ахнула Аделаида, ее темные глаза заблестели.
— О, да, хотя его волосы были черны как смоль.
В течение недели герцог де Шантель по просьбе обожаемой им жены договорился с известным адвокатом Симо, который был нанят, чтобы восстановить права Гая, и через месяц прошение семейства Жордан было благосклонно принято, не столько потому, что Симо был блестящим юристом, сколько потому, что влиятельный герцог де Шантель замолвил словечко. Важно также было то, что герцог де Рошфор умер прошлым летом, унеся ненависть за погибшего сына в могилу. Пять лет тому назад с мрачным злорадством он втянул графа де Жордана в судебную тяжбу и с беспримерной жестокостью побился осуждения, хотя дуэли, даже со смертельным исходом, были обычным делом во Франции. Теперь же достаточно только доказать, что процесс был выигран герцогом нечестным путем.