Серебряные рельсы. Здравствуйте, мама
Шрифт:
– Бюрократы! Чёртов круг!
Перед войной его настойчиво звали работать в аппарат проектного института, предлагали должность начальника отдела, соблазняли квартирой, окладом, премиальными. Он решительно отказывался. А когда «молнии» на трассу стали чересчур назойливыми, он отправил в Новосибирск телеграмму: «Повторяю. Не хочу в психиатричку. Кошурников. Точка».
Но грянула война, остепенился Кошурников, отдал всего себя одному делу – изысканиям. Сразу после начала войны послали его начальником экспедиции на срочные предпостроечные изыскания линии Кулунда – Барнаул.
Трудно
Не было в экспедиции главного инженера, и он взвалил на себя его работу. Укрупнил изыскательские партии, вдвое сократив их число. На паспортизацию уже действующего участка дороги вместо целого отряда послал одного опытного инженера. Для ускорения рекогносцировки достал где-то новинку – нивелир-автомат Артанова. Ямы под столбы использовал для геотехнических исследований. Неделю Михалыч не слезал с коня, но всё-таки нашёл в степи близ Кучукского озера месторождение гравия, необходимого строителям. Экспедиция собрала полные данные о других местных строительных материалах, об источниках водоснабжения, произвела химические и бактериологические анализы вод Кулундинской степи. А главное, начальник экспедиции предложил новый вариант дороги, который стал на целых десять километров короче прежнего, хотя вначале казалось, что на этой прямой степной трассе нечего сокращать. Закончив все работы к зиме, экспедиция А. М. Кошурникова сэкономила государству 311,5 тысячи рублей.
Если молодые изыскатели заинтересуются сейчас, как работали их старшие товарищи на первой трассе военного времени, пусть, когда будут в Москве, зайдут в Центральный архив МПС, что на улице Обуха, и полистают в деле № 5 по описи № 143 отчёт Сибтранспроекта за 1941 год…
Осенью 1941 года Кошурникова перебросили на изыскания дороги Сталинск – Абакан, но вскоре отозвали оттуда и поручили более срочное и трудное дело – за зиму надо было наметить трассы по очень сложному рельефу в горах Хакасии. Железные дороги должны были подойти к тейским и абазинским железорудным месторождениям. Он писал из Абакана другу:
«Работаю продуктивно – днём в поле, ночами камеральничаю. Полностью освоил этот военный стиль. Косогоры снял хорошо, с любовью, трасса легла славно, хотя такого результата здесь не ждали. Вариант получается очень и очень конкурентоспособным – „назло надменному соседу“!»
Когда все расчёты были закончены, Михалыч начал борьбу за свой вариант. Он предлагал принципиально новое решение – перекинуть трассу на левый берег реки Абакан. К лету 1942 года отстоял этот вариант. Строителям теперь не надо было укреплять слабую правобережную пойму и сооружать два моста…
И вот требовательная радиограмма из Новосибирска.
Начальник Сибтранспроекта с нетерпением ждал Кошурникова и, когда он пришёл, раскрыл дефицитную в то время пачку «Норда».
– Саяны, Михалыч, – сказал он, – как смотрите?
– Уговаривать собрались? – Инженер пустил над столом синий дым, глянул сквозь него на начальника. – Вариант к зиме нужен?
– Да. И прямо тебе скажу: мало кому это дело по зубам. Разжуёшь?
– Будем ещё о чем-нибудь говорить? – спросил Кошурников, вставая.
Начальник Сибтранспроекта ласково посмотрел на его непомерно широкую спину, вздрогнул, когда Кошурников шумно прикрыл за собой дверь, хотел было закурить, но вдруг рассмеялся – на столе было пусто, пачка папирос исчезла…
Было их трое
Мы пускались тогда в глубь азиатских пустынь, имея с собою одного лишь союзника – отвагу; всё остальное стояло против нас…
Шёл незабываемый сорок второй – тревожный, огневой год. Наш народ накапливал силы, чтобы сломать хребет фашистскому зверю. Стальной пружиной напрягся фронт к осени, когда вместе со всей армией под Сталинградом насмерть встали полки сибирских стрелков.
Но Родине надо было, чтобы в это грозовое время люди шли не только на запад, к фронту, но и на восток – в горы и тайгу. И вместе со всеми разведчики будущего несли тяжёлую ношу войны…
Было их трое.
Знакомясь с начальником, Алёша Журавлёв чуть не охнул от боли. Кошурников отступил на шаг, оглядел статного парня с ног до головы, уважительно протянул:
– Ничего!
– Что «ничего»? – спросил Алексей.
– У некоторых пальчики враз белеют, по неделе потом за гитару не берутся. А ты ничего.
– Какой там «ничего»! – Алёша рассмеялся. – Думал, копыта откину. Только с Костей вы так не знакомьтесь. Ладно?
Журавлёва взяли в проектный институт перед войной прямо со студенческой скамьи. Студенты любили этого покладистого, немногословного парня. Умных разговоров он не переваривал. Стоило в студенческой компании затеять спор о жизни, любви, подвиге и прочих высоких материях, как Алёша протискивался к дверям, чтобы в общежитском дворе крутануть на турнике «солнышко» либо покидать двухпудовку. Лишь временами, когда переговорившие обо всём на свете друзья сидели обалдевшие, Алёша заводил к потолку глаза и произносил мечтательно:
– Эх, ребята! Встретиться бы лет через тридцать! Какая жизнь будет!
Дружить с ним было необременительно и просто, а в дружбе он оставался верным до конца. Может быть, поэтому ребята шли за ним гуртом, если ему надо было что-то провернуть, как говорится, по общественной линии.
Все знали упорство и какую-то странную скрытность Алёшки Журавлёва. Незадолго до выпускного вечера выяснилось, например, что Алёшка может летать на самолёте. Вскоре после защиты диплома он пригласил друзей на аэродром:
– Пойдёмте, корешки, со мной. Летать буду первый раз…
Диплом он получил обыкновенный, без отличия, но Алёшку хорошо знали в изыскательских партиях, и сейчас Кошурников без звука взял его в трудный поход.
Другое дело Костя Стофато. Кошурников не вдруг раскусил этого узкоплечего парня, типичного горожанина. Главное, Костя ни разу не бывал в тайге, не хлебнул изыскательской жизни. Хорошо бы взять вместо него опытного геолога – Казыр в геологическом отношении был для Кошурникова сплошным «белым пятном». Но надёжного специалиста сейчас не находилось. Экспедиции был нужен и сметчик для подсчёта примерных затрат на строительство будущей дороги. Выбор пал на Стофато. Костя сам рвался в тайгу – одна камеральная работа ограничивает кругозор изыскателя.