Серебряный лист
Шрифт:
С юных лет, когда еще первый пушок не темнел у меня над губой, и до той поры, когда старость согнула меня, точно куст арчи на ветру, живу я в горах. Орлы - наши соседи, и по утрам хозяйки выметают из домов клочья утреннего тумана...
В молодости был я ловок и силен, как говорят, у живой лисы хвост мог отрубить. Прославился как меткий стрелок, удачливый охотник. В поисках зверя забредал в такие места, где тишину никогда еще не вспугивал голос человека. Видел немало чудес, сотворенных из камня неведомой силой, видел удивительные цветы гор, - они были похожи на то, как если
Лишь с годами я стал прислушиваться к рассказам стариков, знающих то, чего другие не знают. Иным, зорким взглядом смотрел я на все, что меня окружало, и все сохранял в казне своей памяти.
Я услышал о траве бирмакара с плодами, похожими на пузыри, - из листьев ее делают примочку, помогающую при ушибах, о травах таг-ялпыз, сассык-маталь, сум-бул, мехригие, исирик и прочих, которым люди приписывают полезные, достопамятные и чудодейственные свойства. Семена этих трав я разыскал и сохранил.
Я увидел в горах необыкновенную дикую яблоню. Вся земля под ней была усыпана толстым слоем опавших и перезимовавших ее плодов. Они были сладки и сочны, с гладкой тугой кожицей, словно и не пронеслись над ними бури суровой горной зимы, словно снег не засыпал их... Я съел яблоко, а семечки сохранил.
Близ печального озера Кули-Вати-Калон, - расположенное высоко в горах, оно и летом не освобождается от ледяных пут, - видел я еще одно чудо. Среди осыпей и голых камней, где могут выжить лишь злые колючие травы мармарак и кампыр-муруш, глаз мой поразила свежая зелень. Под скалой, в небольшой пещере, бил теплый ключ, а рядом рос куст черной смородины, - о ягоде этой, сладкой и крупной, и не слыхивали жители таких высот. Я сохранил семена смородины.
Я увидел незнакомые растения - зерна их принесла в половодье река из скалистых мест, недоступных человеку. Не перечислить всего, что я видел...
Мне самому не довелось учиться, но я возлагал надежды на сына, быстрого умом и жадного к знаниям. Горе, огромное, как гора, обрушилось на мой дом, как на тысячи других, - сын мой погиб, защищая свободу и счастье Родины.
И вот, в преддверьи старости, я остался один, и все, что принесла мне долгая жизнь, лежит без пользы, как закопанное в землю сокровище. Цену золота знает ювелир. Я жду от тебя совета. Что делать?
Писал со слов Арсланкула Бобокулова секретарь правления колхоза Мирза Исмаилов".
Вот так письмо! Лучше иной книжки. Я читал, и у меня даже сердце заколотилось, как будто два квартала пробежал наперегонки. Кончил, и еще раз захотелось прочитать, но Гэлька заскучала. Она давно уже болтала ногами и вертелась на стуле.
– Подумаешь, - говорит, - черная смородина! У нас тут в саду лавровый лист на дереве растет. Лучше давай, Сережа, духи понюхаем! Их дядя Костя сделал!
Я никак не мог сообразить, что за духи. О высоких горах, о немерзнущих яблоках - вот о чем я думал. И даже зло взяло на дядю Костю - ему такие письма пишут, а он сидит тут, фокусами занимается. Духи какие-то... Но с Гэлькой спорить невозможно - как наклонит голову к плечу, так и вспомню: "И без очков - все равно..." Оказывается, духи эти в пробирках. А я-то думал - опыты... Гэлька говорит: "Это перегонкой. И на спирту". А толком рассказать не может. Она ведь только слышит, что говорят, а видеть - не видит...
И еще она сказала, что самые лучшие духи - на второй полке, в третьей с краю пробирке, и название им "Серебряный лист". Почему-то были они синие. Не как чернила для авторучки, а поголубее, и как будто светились, точно и не пробирка стоит, а лампа дневного света.
Я достал ее осторожненько, пробочку ототкнул. И как тут запахло!
Никакой цветок на свете так не пахнет - у меня защекотало в носу, и дышать стало необыкновенно приятно, как зимой на лыжах.
А уж Гэлька радовалась! Она прямо пила запах и носом, и ртом: "Ах-х, ах-х!". Потом говорит:
– Дай мне ее, Сережа, я чуточку подушусь!
Я разозлился. Ей ничего не будет, мне, в случае чего, отвечать. Может, он эти духи для подарка сделал!
– Нет, - говорю, - хватит!
И обратно в гнездышко пробирку втолкнул. Гэлька сползла со стула, присела на корточки.
– Котик!
– зовет.
– Базилик! Где ты, кис-кис-кисанька!
Кот - вот он, пожалуйста. Ласкается, хвост трубой. И Гэлька ему:
– Ах ты, оборванец!
Разговаривает, как с человеком, а у самой губы передергиваются. Ну, не могу я на это смотреть! Проявил малодушие. Снова достал пробирку.
– Бери, только каплю, не больше!
Она засияла. Быстренько на ладонь себе капнула. И правда, немного, по совести. А запах еще сильнее поплыл, волнами. Базилик тоже учуял. Кругами заходил, задравши голову. Орет. Я знал раньше, что кошки валерьянку любят. Может, и эти "духи" - вроде валерьянки?
А Гэлька говорит:
– Я еще капельку - волосы подушу. Мама всегда так... В волосах запах всю жизнь держится!
Не успел я опомниться, она уже на голову капает. И тут Базилик как ее всем туловищем под колено двинет! Рука дернулась, и чуть не полпробирки выплеснулось на лоб!
Она как закричит:
– Ой, ой, жжется!
Ну, не помню, как: я кота - ногой, пробирку - рукой, а другой рукой платок шарю, и как назло, нет его в кармане, конечно. Схватил полотенце, давай вытирать. А Гэля очки сбросила, глаза кулаками натирает и кричит, словно ей зубы рвут:
– Ой, жжет, больно!
Подвел я ее к раковине, тихонечко синее это смыл, полотенцем промакнул. Она затихла, только дышала еще со всхлипом. Коту, конечно, наподдал я как следует - он так и выстрелил с крыльца.
– Ой, ругать меня будут!
– плачет Гэлька.
Конечно, по головке не погладят за такие номера. Надушилась! Я прикинул на глаз пробирку: и половины не осталось. А вот если все поумному... Я говорю:
– А при чем тут ты? Кот пролил, нашкодничал.
Она головой мотает.
– Ну, и побьют его. А он даже сказать не может, что не виноват... Я же духов захотела!
Полез я в затылок.
– Ну, чего там... Больше всех - моя вина. Постарше, кажется. Так и скажи дяде: Сергей натворил дел.