Сёрф-сказки. О воде, людях и сёрфинге

Замеховский-Мегалокарди Никита

Также огромное влияние на распространение этого искусства оказал Джордж Фритт, родившийся в 1883 году. В шестнадцатилетнем возрасте он освоил технику катания на укороченной доске, преподнесённой ему в дар дядюшкой, гавайским принцем.

С помощью Фритта, который экспериментировал с размерами, вдвое укорачивая использовавшиеся ранее доски, и при литературном посредстве Джека Лондона сёрфинг перебирается в США. В 1930 году Том Блейк, уже имевший патент на изобретение полой доски, делает шаг, ставший в некотором роде поворотной вехой в истории развития сёрфинга. Он укрепляет небольшой плавник на днище у задней части доски. Это облегчает

маневренность и добавляет устойчивости при поворотах.

На традиционных досках ничего подобного не было: для совершения поворота сёрфер вынужден был опускать либо ногу, либо руку в воду. Примерно в то же время некто Пит Петерсон экспериментирует с бальзой – деревом, имеющим легчайшую древесину, до сих пор используемым в авиастроении, что позволяет значительно снизить вес досок. После Второй мировой войны ему же лос-анджелесская компания по производству пластмасс предоставляет материалы для изготовления первой доски на стекловолоконной основе. И пятидесятые годы XX столетия открывают золотую страницу этого «дара Мауи», которая пишется нами и по сей день.

Но на этом Мауи не остановился. Хитрец, покинув жемчужный грохочущий прибой, устремился к заснеженным горным вершинам и стал скатываться на доске с их склонов. Ворвался в духоту мегаполисов, чтобы на той же доске, но уже с колёсами, промчаться по горячему асфальту. Вновь вернулся в прибой и покорил ветер, поставив на свою доску парус, и, чтобы ещё раз доказать своё равенство богам, поднял человека на доске под облака – скользить на небесных струях. Мауи Тики-Тики, подарив человеку способ преодоления своих страхов, открыл ему путь к самому себе.

Частично использована информация с порталов и из книг:

1. www.surfingforlife.com

2. The Journal of the Polynesian Society

3. www.jps.auckland.ac.nz

4. Э. Манн-Боргезе. Драма океана. – М.: Судостроение, 1982

5. Сказки и легенды Западной Полинезии. – М.: Детская литература, 1986

Сёрф-сказки

I

Песок был похож на бусинки. Но на бусинки такие крохотные, что их могли бы в ожерелье носить только бабочки. Он потрескивал и шелестел, словно листья, словно волны, словно времена. Солнце в небе не спешило никуда, океан медленно шёл к приливу. Была половина дня – время, когда всё кажется замершим, неторопливым и даже тень, собственная тень перебирается под ноги, словно не хочет выставляться на медленный зной.

Дремали скалы, на них дремали жарко и влажно зелёные кроны. На некоторые листья лучи падали так жестоко, что они казались не зелёными, а белыми и ослепительными. Лагуна сияла бирюзовым пляшущим светом.

За ней лежал, подложив под голову большие руки, Риф.

Кем была для него Вода? Возлюбленной, влюблённой? Она своею голубой ладонью оглаживала его грудь, и иногда с такой нежной лаской, что сомнений не оставалась – влюблена, влюблена в этого молчащего гиганта, похожего лицом на какого-то античного титана. Но порой лежала на его плече, отстранённая, отчуждённая, и казалось тогда, что близость его могучего тела вызывает в ней только покорное неприятие.

…А то бросалась вдруг на него с шутливой страстью, целовала ладони, кораллы губ, лучистые светлые глаза, тёмно-зелёные волосы, и эта страсть из шуточной вдруг перерастала в настоящую!

Как же она любила его в эти мгновения, растягивающиеся иногда на целые недели; и кто знает, чем он был для неё – огромный, прекрасный, неспособный шевельнуть и величественным своим пальцем, чтобы вернуть ей объятие! Только его глаза, живые и наполненные блеском, смотрели в самую её душу. И тогда она целовала его упругими солёными губами, целовала и с покорностью принимала – понимала, отчего так любит! Но, успокоившись, опять припадала к неподвижной груди, думая отчаянные свои мысли, играя его волосами.

От этой то ли взаимной, то ли безраздельной страсти, собрав в себя всю её силу, вздымаясь зелёной горизонталью над Рифом, по шёлковой спине Воды проходила волна за волной, чтобы удариться о его твердую грудь и разбиться, как белоснежные кипучие слёзы.

Я – крошка, я для Воды даже не песчинка. Шарик моего чувства не будет заметен в её ожерелье, но я понимаю, что, идя к ней с доской, я, пусть хоть и малым своим участием, отдаю моей Воде ту любовь, которая так ей необходима.

Меня видит Воздух, меня видит Берег, я смотрю на Солнце. Я их общее дитя, каждым из них взлелеянное, каждым из них наполненное и каждому из них бесконечно благодарное!

II

– Эгей, эге-гей-э-эй, – протянул тонкий, почти флейтовый голосок откуда-то сзади и справа. Я оглянулся. Там никого не было, только песок пустынного пляжа резал своей беспощадной белизной глаза, светился бирюзовый залив да на мысу тяжко и горячо молчал в своём изумрудном великолепии сохранившийся кусок сельвы.

Мысленно хмыкнув, я побрёл дальше, держа под мышкой доску, и снова услыхал:

– Эге-е-ей, сеньо-ор… – голос был тоненьким и близким, таким никто не мог звать меня из густой чащи. Снова обернувшись и опять обнаружив пустой пляж, я тряхнул волосами, не сомневаясь, что солнце наказало меня горячим подзатыльником за пренебрежение к традиционной сиесте и теперь в моей голове бродят чужие голоса, тонкие, как лучик, которым брызжет роса.

Вдруг на манер считалки голосок пропел:

– Я тут рядом, я тут рядом!

И я, удивляясь сам себе, спросил:

– Где?

– На твоём плече, на твоём плече! – пропел голос и тоненько захихикал.

Cкосив глаза на одно, потом на другое плечо и ничего не обнаружив, сбитый с толку непрекращающимся хихиканьем, я решил уточнить:

– На каком?..

– На правом, на правом, – завибрировал голосок.

Опять с недоумением осматривая своё правое плечо и не находя на нём ничего или, вернее, никого, я уже собрался снова идти дальше, как вновь услышал:

– Ну ты же смотришь прямо на меня.

– Да на кого?!

– На меня, на меня. Я капля!

– Капля… – уже не переспросил, а повторил я.

Солнце разливалось в своей полной власти над голубым и стеклянным простором, на мысу в кронах звенели цикады, и со мной говорила капля, оставшаяся на плече от той моей волны. От той, которую я проехал всю, до самого конца, которую мне не нужно было ни у кого оспаривать, которую блистающая Атлантика пронесла через свой простор и, словно ладонь, подставила под мою доску.