Сергей Кузнецов. "Ты просто был". Документальная повесть
Шрифт:
Глупый Кузя! Какими смешными кажутся мне сейчас эти надежды. Увы, тогда я не смог подметить, смену шатуновского настроения. А мог бы... События давали мне блестящую подсказку.
Однажды я по старой памяти заглянул в интернат, а там телевидение. Операторы уже зачехляют свои камеры. Оказывается, весть о "Ласковом мае" докатилась и до неповоротливых оренбургских телевизионщиков. Письма к ним косяком полетели, как птичьи стаи на юг. Вот они и насторожились: что за феномен такой - прет квашней из кастрюли. И решили сделать передачу. Позвонили в интернат. Директор на запись согласилась, но поставила одно условие: только Кузю не
Самого Юрку я на съемочной площадке не застал, но когда мне рассказали, как он классно подменил Валерия Леонтьева, у меня в глазах потемнело.
Это же безобразие. Безликость. Это страшное обезличивание себя - петь чужие песни. Уйти от моего репертуара - это себя опустить и унизить в глазах многих. Не захотел мою песню петь - не надо. Не в этом дело. Все равно какая-то индивидуальность должна была проявиться в выборе песни. "Мачты выплывают!".. Индивидуальность уплывает, а не какие-то странные мачты!!!
Я спешно позвонил на телевидение. Не надо, говорю, ребята, эту песню показывать. Вы просто обезличиваете и его, и меня. Ему-то, в первую очередь, медвежью услугу оказываете.
Мне ответили: "Кузнецов, ты портишь ребенка. Не вмешивайся, не трогай его". Вот таким образом посоветовали. А передача вышла. С информацией, что я ушел из интерната. Что такой-то и такой-то я. Что хоть и продолжаю писать песенки, но понял, что не мое дело воспитывать детей.
А я и вправду понял, что не мое это дело.
Кстати, оказалось, что та передача сохранилась в записи, и совсем недавно ее прокрутили по общесоюзной программе. По областному-то ТВ - ладно, вышла ну и вышла, это было два года назад, но сейчас-то зачем эту лажу?.. (И это после того, как мы с ними сотрудничали, уже группой "Мама", "фанеры" делали, музыкальные заставки бесплатно...) Я написал им письмо через областную молодежку, что все это нехорошо... А они также через газету мне ответили. Не помню их формулировок, но короче - они правы.
Повтор этой передачи довольно-таки болезненно резанул по мне. Потому что вспомнились, отчетливо и остро, события двухлетней давности. Вспомнился первый эфир этой передачи, по-новому осветилась Юркина измена своему репертуару и слова телевизионщиков о том, что я порчу ребенка. И условие Тазикеновой о моем неучастии в телепрограмме. Оказывается, все, что Валентина Николаевна делала в от ношении меня до этого, было второстепенным, побочным. Все это были щепки от того леса, к которому она втайне примеривалась с топором. Валентина Николаевна готовилась к главному удару. Такому, чтобы одним взмахом снести и "Старый лес", и "Белые розы". Сровнять до фундамента "Чужой город", а "Метель" над ним смешать с "Летом", наслать на "Цветы" "Вечер холодной зимы".
Чтобы избавить подростка Юру Шатунова от моего дурного влияния, она решила, что выгнать меня из интерната - полдела, что надо покончить и со мной, и с добрым именем "Ласкового мая" раз и навсегда.
В апреле 1988 года наступательные позиции Валентины Николаевны были обеспечены - и она нанесла единственный, но решительный удар.
За несколько месяцев до этого в интернате случилась кража. Украли один "конец" - поганенький усилитель "Эско" - и цветомузыку, суммарно - рублей на 150-200... Я первым обнаружил пропажу. Пришел в свою комнату, а окно разбито, и кой-какого аппарата нету. Я заявил в местную полицию, спустя несколько часов они приехали, сняли отпечатки, что-то там поколдовали и умчались восвояси. Искали, искали воришку - так ничего и не нашли. На этом дело и заглохло. Казалось бы...
Но когда понадобилось растоптать меня, историю с пропажей аппаратуры бережно вспомнили. Как-то прихожу я домой, а у меня обыск. Обстоятельный, пугающий, напоминающий о 37-м годе. Объясняют мне: ищем ту самую аппаратуру. И странно ищут-то... "Конец", усилитель то есть, предмет достаточно объемный, а шмонают такие закоулки, куда и батарейку от фонарика не втиснешь. Не знаю, чего уж они там искали... Потом мне друзья объяснили, что по городу пошли базары, будто я балуюсь наркотиками. Может склад марихуаны мечтали обнаружить? Поискали, попытали (не физически, слава богу) - и ушли.
Потом вызвали в милицию. Про кражу - ни слова. Про наркотики - ни слова. Новая тема наших доблестных стражей порядка заинтересовала. Следователь забросал меня вопросами, где я торговал кассетами с первым альбомом? Через кого торговал? Куда спустил бешеную прибыль? В общем, пытались раскрутить, правда ли, что я продал нашу с Юркой работу за 25 тысяч.
– Нет, - говорю, - неправда, Я отдал кассету в "Звукозапись" и получил за это чисто символически. Ровно столько, что хватило купить двое часов. Одни - себе, другие - Юре Шатунову.
На прощание следователь мне сказал:
– Дешевое у тебя творчество, Кузнецов!
Я лишь плечами пожал, потому что ни фига не понял: то ли это оценка моего творчества, то ли индульгенция, отпущение всех грехов: мол, действительно, Кузнецов, на 25 тысяч рублей твой альбом ну никак не тянет, не виноват ты, батенька...
Вот. Дело против меня скисло, как молоко на солнцепеке. Победоносный удар, на который так рассчитывали директор интерната и примкнувшие к ней дамы из отдела культуры горисполкома, не удался. Не женских рук это дело. Но каково же было мое удивление, когда я узнал, что "ДЕЛО" действительно не женских рук. А рук... Юрочки.
Не знаю, чем уж они его так сильно загрузили, но Юра согласился написать заявление на меня. И написал, что видел украденный из интерната аппарат у меня, на новой моей работе. И много другого написал, как это ни парадоксально. Чем его загрузили, что он буквально в считанные минуты переменился, так и осталось тайной. В эти по дробности и не вдавался.
Я просто вдался в работу. В клавиатуру инструмента. В белые листы бумаги. И хотя я никогда не пытался и не пытаюсь в песнях и стихах передавать факты своей биографии - дело это дохлое, - но текст, соскользнувший однажды с пера, слегка напомнил мне обыск в моей квартире, допросы, слухи обо мне, загулявшие по Оренбургу. Напомнил слегка. Стихи все-таки не о Юре. Потому что предательство на земле было, есть и будет, и важней подготовиться к возможной боли быть преданным. Хоть в стихах подготовиться. Вообразить себе эту боль - и пусть она, как противогриппозная прививка, чуть-чуть смягчит боль реальную, если та вдруг настигнет меня, тебя, всех нас... Увы, предательства избежали немногие.