Серый кардинал
Шрифт:
— У меня их и сейчас почти что нуль, — широкие плечи Юлина безвольно опустились, мускулистые тяжелые руки повисли, словно неживые.
— Не надо преуменьшать значимость нашей информации, Спортсмен, — тон черноусого звучал ультимативно. — А шансы у тебя все же есть. И они могут возрасти — при нашем участии. Для этого требуется только одно условие — твоя максимальная откровенность.
— Моя максимальная откровенность... — повторил Юлин. Где-то он уже слышал эти слова? Ах, да, начальник оперчасти ИТУ говорил так или почти так. Смысл в любом случае одинаковый — его опять прижали, приперли, у него опять нет выхода, кроме как «колоться»,
— Да, максимальная откровенность. Для начала тебе надо поднапрячь свою память и восстановить события второй половины дня тридцать первого мая. Я тебе напомню: Панков и Сергеев. Меткий стрелок Панков и не слишком умелый водитель Сергеев. Как вы столь быстро успели отреагировать тогда? Ведь со времени звонка Козлову до его смерти прошло приблизительно два с половиной часа. Как вы сумели сориентироваться?
— Кто — мы? — вопросом на вопрос ответил Юлин. — Что касается меня, то мне ни в чем ориентироваться не пришлось. Разве что Панкова по-быстрому разыскать. Мне позвонил Мудров и приказал, срочно разыскать Стрелка, то есть Панкова...
— Вот как? — прервал его черноусый. — Значит, его Стрелком звали? Это ведь не напрасно, правда? И много он успел настрелять?
— За свою жизнь достаточно, — уклончиво ответил Юлин.
— Я не про Афган спрашиваю, — уточнил черноусый. — Нам кое-что известно про Панкова: и про то, что он мастер спорта по стрельбе, и что в Афгане воевал, и что фарцовкой промышлял, за что его из сборной России поперли, и... Словом, нас вот что интересует: здесь, дома, у Стрелка «мокрухи» были? Ты ведь не для протокола сознаешься, да и Стрелку теперь все абсолютно фиолетово. Ответ он будет давать разве что следователям на том свете, если они там есть.
— Одна «мокруха» точно была, — хмуро ответил Юлин. — При мне. То есть, с тех пор, как я его знаю. Прошлой осенью убийство Маркаряна было — так это его работа.
Да, дело Маркаряна было достаточно громким, о нем многие помнили. Крупный преступный «авторитет», стоявший во главе отряда боевиков, насчитывающего, по слухам, до полусотни «стволов». Когда Маркаряна убили, то поговаривали, будто это дело рук его земляков, кавказцев. Маркарян якобы не захотел подчиняться тамошнему руководству, откололся. Даже в газетных публикациях эта версия проскальзывала.
— Но ведь Маркаряна Панков убил наверняка не потому, что Маркарян ему лично очень уж не нравился. Кто-то должен был Панкова очень попросить или приказать ему, так?
— И попросили, и приказали, — криво усмехнулся Юлин. — В общем, у меня Панков появился прошлым летом. Его Мудров вроде как отбраковал. Ну, у Мудрова имеется что-то типа гвардии. На личную охрану похоже, но только с виду. Мудров не так уж часто с охраной ходит или ездит. У него один сопровождающий всегда — Геннадий Трофимович.
— Орлов? — уточнил черноусый.
— Да, — кивнул Юлин, нисколько уже не удивляясь осведомленности незнакомца. — Мне кажется, что Мудров через этого Трофимыча — так он его обычно называет — и руководит «гвардией». Панков в «гвардии» не удержался — от наркомана и проку не очень много, а серьезное дело, особенно, если «раскалывать» будут, он в два счета завалить может. Но стрелять Панков не разучился — это у него вроде как в рефлекс уже переросло. Под кайфом у него даже лучше получалось.
Вот, значит, в тот день Мудров и звонит мне: Срочно, мол, Стрелка разыщи
Но я Мудрову осторожно так сказал тогда: может быть, подкрепление какое, еще кого-нибудь с Панковым да Сергеевым послать. А он: не впервой, справятся, только пусть поосторожней себя ведут. Тот, что на свидание с Козловым придет, не один может оказаться. И дело надо делать очень быстро: шлепнуть и сразу — на отрыв, потому что волчары те очень «крутые», промашки не простят.
Они слушали Юлина и удивлялись прозорливости Анжелы, столь точно спрогнозировавшей его поведение. Анжела сказала: «Доносительство сделалось его потребностью, одним из главных способов реализовать себя. Достаточно только более или менее ощутимого стимула или насилия даже в не очень значительной степени, чтобы Юлин заговорил.» И верно: Спортсмен сейчас вроде позабыл обо всем, для него главное — ничего не упустить, обо всем рассказать.
— Поехали они, значит, — продолжал Юлин. — Час проходит — не возвращаются. Я с ребятами сажусь в «тачку», на то место приезжаю, а там уже ментов полно, машина вверх тормашками лежит, Сергеева и Стрелка увезли. Народ там разный тасуется, говорят: в лепешку оба расшиблись, трупы точно. Я сразу к Мудрову. Он мне: завтра, мол, все выясним.
А назавтра получилось так, будто я во всем один виноват. Мудров вообще большой специалист всех, кроме себя, задним числом дураками делать.
«Типичная черта типичного советского начальника», — подумалось Клюеву.
— Вот, — Юлин теперь говорил зло, — и решил он Сергеева, который в реанимации лежал, убрать. Отравить, то есть.
— Но там же охрана могла быть, — осторожно заметил Клюев.
— Клал он на все охраны с прибором! — Юлин хохотнул совершенно по-мефистофельски. — У него все менты в заднем кармане штанов. А уж персонал той больницы, как, наверное, и всех других — вообще в мотне. Он мне пузырек с какой-то хреновиной дал и велел разыскать одну бабу в той больнице.
— Что за баба?
— Сейчас вспомню... Токмакова ее фамилия. Медсестра она. Я, значит, эту Токмакову разыскал, пузырек передал, она его взяла, словно так и надо, словно я яблок передал или соку — и с концами, нету Сергеева. «Отработанный материал» — так Мудров говорил в подобных случаях. Я для него сейчас тоже «отработанный материал».