Серый
Шрифт:
У Владислава Львовича подкосились ноги, по телу пробежала волна мелкой дрожи, пиджак выпал из ослабевших пальцев и хлюпнулся на кафельный пол. Равин прижался спиной к стене и зажмурился. Сосчитав до тринадцати, он задержал дыхание, открыл глаза и… увидел в зеркале свое перекошенное от страха лицо. Сделав неуверенный шаг, Равин провел по зеркалу рукой. На пыльной поверхности остался волнистый след. Ничего, кроме собственного отражения, в зеркале не было. «Я с ума сойду, пока допишу этот дурацкий рассказ ужасов, — подумал, приходя в себя,
— Эх ты, деятель культуры! — шепотом проговорил он. — Заработался совсем! Тридцать шесть лет на свете прожил, а ума не нажил. Ты бы лучше научился не забывать закрывать дверь на ключ, когда из квартиры уходишь. Понял?
Отражение в зеркале согласно кивнуло.
Владислав Львович с минуту ошарашенно смотрел в зеркало, затем сделал несколько движений руками и, убедившись, что отражение их повторило, и в недоумении пожав плечами, вышел из ванной.
Подобрав в прихожей листы, Равин прошел в комнату. Возле распахнутой настежь балконной двери валялась чудом не разбившаяся, сброшенная с подоконника хлопающей шторой стеклянная ваза. Помянув еще раз недобрым словом свою забывчивость, Равин принялся наводить порядок.
Через полчаса рукописи возвышались стопкой рядом с пишущей машинкой, ваза заняла свое место на подоконнике, и только под балконной дверью поблескивала нанесенная дождем вода.
Равину не хотелось идти в ванную за тряпкой: видение в зеркале оставило неприятный осадок. Потоптавшись перед лужицей, Владислав Львович стал задергивать штору. За окном было тихо, дождь перестал. Деревья замерли в синеватом лунном свете и казались восковыми. Равин выглянул на балкон. После дождя дышалось легко. Вечерняя прохлада скользнула под влажную рубашку. Тишина, вид звездного неба и полной Луны действовали успокаивающе. Слегка задернув штору, он оставил дверь на балкон открытой.
Равин направился к кровати и замер — из-под покрывала, свисающего до пола, высовывалась нога в помятой брючине и в заштопанном на пятке носке. Пять минут назад этой ноги не было. Да и под кроватью никого не было — Равин доставал оттуда листы рукописи.
«Неужели-таки воры, — подумал Владислав Львович. — Где же они прятались? На кухне?»
— Эй, ты, под кроватью! Пылью дышать не надоело? — скорее прошипел, чем сказал Равин. Не дожидаясь ответа, шагнул к кровати и пнул по ноге. — Вылезай, тебе говорят!
Однако непрошеный гость не желал вылезать. На кухне, нарушая повисшую тишину, застрекотал сверчок.
Равин рывком откинул покрывало, присев, заглянул под кровать.
— Э-эй! Ты чего там, умер, что ли, с перепугу?
Мужчина в голубой, как у Владислава Львовича, рубахе лежал на спине, вцепившись левой рукой в пружину матраца. Эта рука мешала разглядеть его лицо. Равин ударил по руке ребром ладони.
— Хватит тут… — начал было он и осекся.
Рука плетью упала на пол. Несколько раз дренькнула освобожденная пружина.
— Ты что? Ты это брось! — Равин встал на колени, подсунул руки под лежащего и осторожно потянул его из-под кровати. — С сердцем, что ли, плохо? Кто же с таким сердцем по чужим квартирам…
Он осторожно двумя пальцами повернул голову незнакомца. Застывший в предсмертном крике рот, открытые, выпученные глаза повергли Владислава Львовича в тихий ужас. Ногам стало холодно. Медленно, не отрывая взгляда от лежащего перед ним трупа, Равин поднялся с колен. Он узнал рубаху, помятые брюки, узнал носки, собственноручно заштопанные на пятках. Это был не вор, это лежал его собственный труп, труп Владислава Львовича Равина.
Равин понимал невероятность происходящего. Вопрос о том, снится ли ему сон, был категорически отвергнут. Он всегда смеялся над теми, кто в подобных ситуациях щиплет себя за руку или за что-нибудь еще. Но коли не сон, значит все происходит на самом деле, и он действительно стоит над собственным трупом. Владиславу Львовичу стало страшно, страшно по-настоящему.
Он попятился и вжался в угол между стеною и книжным шкафом. Надо бежать из квартиры и вызвать милицию: пусть она разбирается с этой чертовщиной. Он двинулся было к двери, но замер. С трупом что-то происходило, показалось, что он пошевелился.
Одежда на мертвеце начала бледнеть, от нее поднялся легкий дымок, вскоре она стала прозрачной и исчезла совсем. Затем исчезла кожа, обнажив мощные ярко-красные мышцы, стянутые белыми сухожилиями. Постепенно бледнея, исчезли и они; на полу остался скелет с обращенными к Разину темными провалами глазниц. Конечности скелета с легким стуком сложились, прижавшись к грудной клетке. Груда костей зашевелилась, приподнимаясь, и развернулась огромным безобразным пауком с головой-черепом. Пялясь на Ра-вина, паук щелкнул челюстью, попятился и скрылся под кроватью.
Владислав Львович не смел пошевелиться. Ему казалось, сделай он хоть малейшее движение, паук выскочит и набросится на него. Потянулись минуты зловещей тишины. Ноги начали деревенеть. Равин попытался взять себя в руки.
— Все это чушь собачья, — зашептал он. — Мне показалось, померещилось. Никакого трупа, никакого паука не было. Вот сейчас загляну под кровать, там никого и ничего нет. Вот сейчас загляну… — Равин усилием воли заставил себя опуститься на колени и заглянуть под кровать. Паук был там.
— Кхе-кхе, — раздалось сбоку.
Равин вскочил и непроизвольно принял стойку обороняющегося боксера. В его единственном кресле, стоящем возле противоположной балкону стены, кто-то сидел. Равин разглядел сидящего и медленно опустил руки.
— Вот это другое дело, — неожиданным басом проговорил ответственный секретарь редакции Червякин, — а то сразу в боевую стойку. Вы что, боксом занимались?
— Занимался, — еле слышно ответил Равин, силясь сообразить, каким образом Червякин попал к нему в квартиру.