Севастополь. История. Легенды. Предания
Шрифт:
Ответить на этот вопрос нам еще предстоит, а пока познакомимся поближе с константинопольским патриархом. Дело в том, что Фотий, играя важную роль не только в церковных, но и в государственных делах Византии, проводил долговременную и целенаправленную политику, направленную на распространение византийской духовной цивилизации за пределы империи. Важнейшим инструментом этой политики была миссионерская деятельность, имевшая целью обращение в христианство славянских и хазарских племен.
Именно поэтому в конце 860 года Фотий организует отправку в Хазарию своих миссионеров. Экспедиция готовилась тщательно, ибо успех этого предприятия был чрезвычайно важен для Константинополя. Во главе миссии патриарх поставил самого способнейшего из своих учеников Константина, прозванного за ученость и ум Философом. Константин являлся по праву одним из самых выдающихся интеллектуалов, диалектиков и лингвистов своего времени. Многим позднее, уже перед самой смертью Константин примет схимну и новое имя Кирилл. Именно под ним он останется в памяти потомков.
Вместе с Кириллом (Константином) отправился в дальнюю и трудную поездку и его старший брат Мефодий, занимавший до этого весьма солидный пост в византийской армии, а затем бывший игуменом в одном из монастырей на горе Олимп. Морем братья прибыли в Херсонес и остановились там на всю зиму 861 года. Именно здесь, в городе, который в те времена являлся последним византийским форпостом перед Дикой Степью, братья и начали основную подготовку к своей миссии…
Как гласят летописи, Кирилл за время своего пребывания в Херсонесе изучил древнееврейский язык, который ему был совершенно необходим, так как правящую верхушку тогдашней Хазарии составляли исключительно иудеи. Кроме этого, там же в Херсонесе им был встречен некий самаритянин, у которого Кирилл приобрел необходимые познания и в самаритянском языке.
Последние современные исследования доказывают, что славянский язык братья-миссионеры к этому времени уже знали. По одним источникам они сами являлись славянами, по другим — были македонцами, но знавшими славянский язык с детства.
Здесь мы подходим к одному из самых малоизученных моментов в жизни Кирилла и Мефодия. Итак, подготовка к экспедиции в далекую Хазарию подходила к концу. Впереди был нелегкий путь и непростая задача: ведь в далеком Итиле предстояло в трудных спорах и диспутах не только обличить ложность иудейского учения, но и разъяснить правоту православия. Казалось бы, в такой сложной ситуации все остальные вопросы должны были бы для Кирилла отойти на второй план, но именно в этот момент он проявил всю глубину своего ума.
Все началось с того, что в руки Кирилла попала рукопись Псалтыря и Евангелия на одном из «варварских» языков. А дальше начинается непрерывная цепь загадок, над которыми вот уже второе тысячелетие ломают голову ученые всего мира: кто был автором этой загадочной рукописи, кто передал ее братьям и, наконец, на каком языке она была написана? Все эти вопросы далеко не праздные, ведь если, как говорят некоторые источники, рукопись была написана по-славянски даже самым примитивным способом, с помощью неких «черт», то в этом случае совсем по-иному выглядит вообще весь уровень древнерусской культуры, имевшей к тому времени, пусть далеко не совершенную, но все же свою самобытную письменность.
В «Житии Кирилла» есть упоминание о том, что рукопись ему передал некто «русин из Корсуни». И снова вопросы: кто был этот неведомый нам русин, жил ли он постоянно в Херсонесе (а значит, рукопись имела хождение лишь в городе), или приехал туда на время (а значит, рукопись была привезена в Херсонес из внутренних славянских областей), и если приехал, то специально, чтобы эту рукопись передать (т. е. акция была запланированной), или же все произошло случайно? И, наконец, кто он был, этот русин, автор рукописи, ученый славянский муж или же просто случайный человек? На все эти вопросы найти ответы почти невозможно. Остается лишь просто склонить голову в память этого неведомого нам человека — «русина из Корсуни».
И все же, на каком языке и каким образом могла быть написана переданная Кириллу и Мефодию рукопись?
Для начала обратимся к мнению историка Русской православной церкви митрополиту Московскому и Коломенскому Макарию, который нашел некоторый намек на существование у славян какого-либо перевода библейских и богослужебных книг до Кирилла и Мефодия в летописи некоего Черноризца Храбра:
«Прежде… славяне не имяху книг, но чрътами и резами чьтяху и гадаху погани суще: крестивше же ся, римьскими и гречъскими письмены нуждахуся писати — словеньска речь бе не устроена; и тако беша многа лета».
Спрашивается, отчего это славяне, которые в язычестве довольствовались чертами и резами, вдруг почувствовали нужду в лучших буквах, как только приняли христианскую веру, и на что это, вследствие восчувствованной ими нужды, употребляли они римские и греческие письмена «многая лета»? Очевидно, что причину такой перемены всего естественнее искать в самом христианстве — в том новом учении, которое славяне приняли и которое хотели иметь на своем языке и что для сего-то, следовательно, и употребляли латинские и греческие буквы. Но сам же Черноризец Храбр совершенно подрывает все подобные гадания о древнем славянском переводе Священного Писания, когда говорит далее: «Аще въспросиши словенскыя букаряч, глаголя: кто вы письмена сотворил есть, или книгы предложил? То въси ведят, и отвещавше рекут: статьи Константин Философ, нарицаемыи Кирилл, нам письмена сотвори и книгы приложи, и Мефодие, брат его».
Могли бы мы привести здесь еще свидетельство святого Златоуста, что у скифов и сарматов был уже и в его дни перевод Священного Писания или учения апостольского на их родном языке. Но кто нам поручится, что под этими скифами и сарматами святой отец разумел собственно тех, которые обитали в наших южных пределах, а не вообще варваров, из которых многие в то время действительно уже были просвещены христианством и имели Слово Божие на своем языке так же, как готы, грузины и прочие? Кто нас уверит, что если и наших, точно, скифов и сарматов разумел святой отец, то под этими именами надобно понимать непременно славян, а не другие племена, обитавшие в пределах русских?
Наконец, самое важное, по-видимому, свидетельство о существовании у славян какого-то перевода, по крайней мере, двух священных книг — Евангелия и Псалтири — еще до святого Кирилла представляет древнейшее житие самого Кирилла, написанное одним из его современников и ближайших учеников. В житии рассказывается, что, остановившись в Корсуни на пути своем к хазарам, святой Кирилл «научился ту жидовстей беседе и книгамъ»; потом научился языку самарянскому: «Самарянин некий ту живяще и, приходя к нему, стяжашеся с ним, и принесе самарянски книги, и показал ему, и, спрошь я у него Философ, наконец, точно так же научился и языку русскому: „Обрете ту Евангелие и Псалтырь русскими писмены писано, и человека обрет глаголюща тою беседою, и беседова с ним, и силу речи приим, своей беседе прикладая различная письмена, гласная и согласная, и к Богу молитву творя, въскоре начат чести и сказати, и мнози ся ему дивляху“». Из этих слов биографа, который мог быть спутником святого Кирилла и свидетелем описываемых событий или мог слышать о них от самого Кирилла, очевидно, что тогда существовали уже какие-то русские письмена и русские книги — Евангелие и Псалтирь. Но вместе с тем очевидно и то, что святой Кирилл сначала не понимал ни этих русских письмен, ни русских книг, как прежде не понимал книг самаринских, что он стал понимать русские письмена и читать русские книги только при помощи человека, говорившего русскою беседою и объяснившего ему силу речи, и, применяя сам русские буквы, гласные и согласные, к своему языку, т. е. греческому, а главное, стал понимать русские письмена и читать русские книги при помощи Божией, как прежде стал читать книги самарянские. Одно уже это обстоятельство, что святой Кирилл, знаток славянского языка, сначала не понимал ни русских письмен, ни русских книг, приводит к сомнению, точно ли они были славянские.
Из дальнейшего повествования того же биографа Кириллова открывается, что сам Кирилл, узнавший теперь русские письмена и русское Евангелие с Псалтирью, вовсе не признавал их за славянские. Когда по возвращении Кирилла от хазар его начали посылать к моравам, одному из племен славянских, Кирилл отвечал: «Рад иду тамо, аще имут буквы в язык свой». Мог ли так говорить святой муж, если бы признавал известные ему русские буквы за славянские? Когда вслед за тем сказали ему, что не нашли славянских букв, сколько ни искали, и советовали Кириллу просить помощи от Бога, то «Философ по первому обычаю, на молитву ся наложи и с инеми съпоспешникы; въскореже я ему Бог яви, и тогда сложи письмена, и нача беседу писати евангельскую: искони бе слово… и прочая». Если бы Кирилл признавал известные ему русские письмена и русское Евангелие за славянские, то зачем он изобрел новые славянские письмена и вновь начал переводить на славянский язык Евангелие, а не воспользовался прежними, готовыми? Да и сам биограф Кириллов, живший к концу IX века, когда Русское государство только что образовалось и имя Руси как славянского государства еще не сделалось общеизвестным, не мог разуметь под русскими письменами и книгами славянские, или славяно-русские, а назвал их русскими, может быть, потому только, что так назвал их человек-русин в Корсуни. Что же такое были эти русские письмена и книги? Нам кажется справедливою догадка Шафарика, что это были письмена и книги готские. Многие готы еще к концу II века переселились с Помория Балтийского к Черному морю и Дунаю, а впоследствии и за Дунай, и здесь, обитая в продолжение веков вместе с славянами, сообщили им немало своих слов, готских, а от них позаимствовали в свой язык немало слов славянских. Здесь же в IV веке, по принятии готами христианства, епископ Ульфила изобрел для них письмена и перевел Священное Писание. Небольшая колония этих готов с конца V века поселилась в Тавриде, в области Дори, неподалеку от Корсуня, и имела здесь своих иерархов и, разумеется, свои священные книги. К этим готам, как к своим соплеменникам естественно, могли заходить древние руссы, так часто путешествовавшие в IX веке водяным путем чрез Корсунь в Царьград по делам торговли и на службу к императорам и нередко принимавшие там святое крещение. Один из подобных руссов, случайно ли находившийся в Корсуни, когда прибыл туда святой Кирилл Философ, или постоянно там живший (а в Корсуни жило в то время много пришельцев), и мог иметь у себя готское Евангелие и Псалтырь и называть их, как совершенно ему понятные, своими, русскими книгами. Кирилл же тем легче мог изучить тогда и понять готское Евангелие, что в нем, как мы уже замечали, находилось немало славянских слов. В подтверждение изложенной нами догадки можно указать на тот несомненный исторический факт, что святой Кирилл действительно изучил когда-то готский язык, имел у себя под руками готское Евангелие и пользовался им. Ибо «при сличении древнего славянского перевода (совершенного святым Кириллом) и с немногими доселе уцелевшими отрывками готского перевода, свидетельствует один ученый (?), в славянском нам открылось очень много тех же самых готских слов и в тех же местах, как и в переводе Ульфилы».