Севастополь

Петров Евгений Петрович

В конце тетради — недописанное письмо, адресованное героине кинофильма «Чапаев»:

"Настоящей Анке-пулеметчице из Чапаевской дивизии, которую я видела в кинокартине «Чапаев». Я незнакома вам, товарищ, и вы меня извините за это письмо. Но с самого начала войны я хотела написать вам. Я знаю, что вы не та Анка, не настоящая чапаевская пулеметчица. Но вы играли, как настоящая, и я вам всегда завидовала. Я мечтала стать пулеметчицей и так же храбро сражаться. Когда случилась война, я была уже готова, сдала на «отлично» пулеметное дело. Я попала — какое это было счастье для меня! — в Чапаевскую дивизию,

ту самую, настоящую. Я со своим пулеметом защищала Одессу, а теперь защищаю Севастополь. С виду я, конечно, очень слабая, маленькая, худая. Но я вам скажу правду: у меня ни разу не дрогнула рука. Первое время я еще боялась. А потом все прошло… (несколько неразборчивых слов). Когда защищаешь дорогую, родную землю и свою семью (у меня нет родной семьи, и поэтому весь народ — моя семья), тогда делаешься очень храброй и не понимаешь, что такое трусость. Я вам хочу подробно написать о своей жизни и о том, как вместе с чапаевцами борюсь против фашистских…"

Письмо это осталось недописанным.

Вбежал начсандив и сказал, что Онилову решили перевезти в другой госпиталь: там испытают еще одно средство спасения.

За жизнь этой славной девушки шла упорная, ожесточенная борьба. Из батальонов, полков и дивизий звонили каждые пять-десять минут. Всех беспокоила, волновала судьба героической пулеметчицы. Ответы были неутешительные. Медсестра Лида, дежурившая у телефона, в отчаянии сказала:

— Я не могу больше отвечать на эти звонки! Люди хотят услышать, что ей легче, а я должна огорчать их, говорить, что Нине все хуже и хуже…

Поздно ночью крупнейший специалист, профессор, дрожащим голосом сказал:

— Все средства испробованы. Больше ничем помочь нельзя. Она продержится еще несколько часов.

Потом нам сообщили просьбу Нины Ониловой. Очнувшись от забытья, она сказала:

— Я знаю, что умираю, и скажите всем, чтобы не утешали меня и не говорили неправду.

* * *

В госпитальной палате, склонившись над постелью Ониловой, стоял командующий. Голова его подергивалась, но на лице была ласковая отеческая улыбка. Он смотрел Ониловой прямо в глаза, и она отвечала ему таким же пристальным взглядом. Генерал тяжело опустился на стул, положил руку на лоб Ониловой, погладил ее волосы. Тень благодарной улыбки легла на ее губы.

— Ну, дочка, повоевала ты славно, — сказал он чуть хрипловатым голосом. — Спасибо тебе от всей армии, от всего нашего народа. Ты хорошо, дочка, храбро сражалась…

Голова боевого генерала склонилась к груди. Он быстрым движением руки достал платок и вытер стекла пенсне.

На губах Ониловой теплилась улыбка. Она широко раскрыла глаза и молча, не мигая смотрела в лицо командующего.

— Весь Севастополь знает тебя. Вся страна будет теперь знать тебя. Спасибо тебе, дочка, от Сталина.

Генерал поцеловал ее в губы. Он снова положил руку на ее лоб. Нина закрыла глаза, ясная улыбка шевельнула ее губы и застыла навсегда.

В палате, вдоль стен, стояли пришедшие проститься с "чапаевской Анкой" боевые командиры-приморцы. Они подходили к постели Ониловой и целовали ее, своего верного и бесстрашного боевого соратника…

А. Абульгасан

Бастионы дружбы (отрывки из романа)

Вот уже два месяца, как на город сыплются бомбы, и весь он, с его улицами и площадями, бульварами

и переулками, находится под ожесточенным огнем неприятельских орудий… День за днем взлетают на воздух здания, пылают жилища, рушатся потолки и стены, гибнут мирные жители. Но Севастополь стоит как неприступный бастион, и воля к борьбе не покидает его ни на минуту.

Кеян Гаджиев браво шел впереди, рядом с политруком, слыша за собой дыхание и мерный шаг идущих за ним бойцов. Сбоку проезжали машины, орудия, повозки. И куда бы ни посмотрел Кеян, всюду он видел движение — деятельность, которую, казалось, невозможно замедлить или приостановить.

Бойцы знали, что прохожие провожают их взглядом, и старались не ударить лицом в грязь. Марш был нелегкий. Непривычной казалась теплая одежда, да и груз у каждого солидный: вещевой мешок, оружие, лопатка, противогаз, каска. Многие уже обливались потом. Но никто не убавлял шага.

Оживление, царившее в городе, устремленный к фронту поток техники, боеприпасов и войск, деловая уверенность жителей — все это воодушевляло бойцов, вселяло в них чувство гордости, сознание ответственности.

На одной из улиц образовался затор, и роте пришлось на несколько минут остановиться. Тут Гаджиев со всей очевидностью убедился в том, какое благотворное влияние оказал город на бойцов за несколько часов их пребывания здесь.

Желая похвастать своим знанием русского языка, боец Гулам Аскеров обратился к седобородому кряжистому старику, дежурившему у ворот.

— Послушайте, дедушка! — сказал он. — Ради чего вы сидите здесь под бомбами и снарядами? Почему не уезжаете отсюда?

Его товарищ Селим Набиев, который неплохо понимал по-русски, тут же ответил за старика:

— Потому, что у человека есть честь и достоинство!

Старик же, смерив Гулама строгим взглядом, сказал:

— По всему видать, молодой человек только прибыл, а уж сразу об эвакуации завел речь. Если так, то, может, и приезжать не стоило. А?

— Ну что, Гулам, получил? Утерся? — сказал сержант Махмуд Алиев. С презрением посмотрев на Гулама, он обратился к старику на отличном русском языке: — Папаша, он это сказал только из уважения к вашим летам. То есть он хотел сказать, что вам здесь беспокойно… А уж мы-то отсюда уходить не собираемся.

На лице старика появилась одобрительная улыбка.

— Вот это правильно, молодец!.. Оно, конечно, есть такие, которые покоя запросили. Уехали, значит. А я вот не могу, да и все тут! Как говорится, старикам везде у нас почет. А разве сыщешь дело почетнее, чем оборона Севастополя?

Старик был важен в своем овчинном тулупе, шапке-ушанке и валенках. На боку у него висел противогаз, а руки, одетые в теплые варежки, привычно держали винтовку. Блеск его живых глаз и легкость, с какой он носил тяжелый тулуп, свидетельствовали о том, что старик еще крепок. Он говорил Махмуду:

— Как же я отсюда уеду? Я, брат, родился в день освобождения Севастополя. Так уж подгадал. Вот теперь и посчитай, сынок, сколько мне лет. А все без малого тут прожил. Отец мой погиб здесь в ту оборону. На Братском кладбище похоронен. Я за этот город второй раз дерусь.

Первый раз — еще в гражданскую, и сын тогда же за него жизнь отдал… На кладбище Коммунаров могила его… А сейчас черед пришел защищать Севастополь и внуку моему Сергею. Он отделением командует в морской пехоте. Старшина второй статьи Сергей Павлов!