Севастопольская девчонка
Шрифт:
— …от обезьяны к человеку? — догадалась Ленка.
— Примерно, — засмеялась я.
Ленка встала и заходила по комнате.
— Слушай! — сказала Ленка таким голосом, что я поняла: я вынудила ее говорить откровенно. Ей хочется бросить мне в лицо эту откровенность, как раньше бросали перчатку. — Слушай… Ты спрашиваешь, не надоело ли нам всем толкаться вот в этой комнате? Надоело! Вот так надоело! — Ленка стиснула себе горло. — Но в жизни есть главное и есть что-то такое, что само собой решается, когда решится главное. Так вот, я чувствую, понимаешь, я
— А вдруг тот, за кого ты выйдешь замуж, не уведет тебя из этой комнаты, а сам возьмет свой чемоданчик и придет жить сюда?
— Ничего! — сказала тетя Вера так, как будто уже открывала входную дверь тому, кто женился на Ленке. — Пусть и так будет! Отдельную квартиру мы тогда себе зубами выдерем.
— И хотела бы я знать, зачем бы мне тогда лезть из кожи вон за райкомовской характеристикой!
— Ну, знаешь? — не так уж трудно выйти замуж. Трудно быть счастливой, — засмеялась я. — Не думай, это не мои слова. Мама говорит. Да и что же ты думаешь, если выйдешь замуж, так тебе уж никогда и не понадобятся ни работа, ни институт, ни райком?…
Я поднялась.
Я знала, когда шла сюда, что совсем не обрадую Ленку.
Но почему бы Ленке не поработать? Не хочешь быть строителем, твое дело — не будь. Но человеком-то ведь быть надо?
— Ну, вы уж как-нибудь переживете вдвоем это «несчастье». Но дня через два ты все равно, Ленка, будешь у нас на участке. Потому, что путевку тебе все равно пришлют!
Трехлетняя Светочка возилась в углу с медведем, паровозом и трамваем. Я подошла, чтобы хоть с ней попрощаться по-человечески. Светик-цветик-светлячок… Я каждый раз поражаюсь, какие у нее думающие глазенки.
— Зэня, — сказала Светка, подняв на меня глаза философа, — а есть садики, где манную кашу варят на воде!
Боже! Я оглянулась на тетю Веру. Нет, Светка так же похожа на нее, как и Лена. Все три — на одно лицо!
— Кто это говорит? — спросила я.
— Тетя Шура.
Тетя Шура была няней в садике.
— А у вас, Света, разве кашу не на воде варят?
У Светы от такого предположения глаза так расширились, что ей, наверное, было больно смотреть.
— Нет! — возразила она. — На кухне!
Я расхохоталась и расцеловала ее в налитые щечки. Нет, Светка единственный думающий человек в этой комнате.
— Я бы на твоем месте не смеялась! — оборвала меня тетя Вера голосом человека, выведенного из себя. Она стряхнула тряпку, которой только что вытирала рюмки, намочила водой из графина и пошла к дивану, поднося компресс ко лбу. — Тебе просто не по себе, что у Лены — все условия готовиться к экзаменам! Ты хоть надеешься сдать в этом году?
— Надеюсь… — сказала я.
Тетя Вера повернулась ко мне всем корпусом и стала смотреть, пытаясь догадаться, на чем держатся мои надежды?
— Знакомство? — спросила она.
— Знакомство! — подтвердила я.
— С преподавателем каким? — спросила тетя Вера.
— Выше!
— С деканом! — у тети Веры остановилось дыхание.
— Выше!
Тетя Вера не сказала, она только беззвучно пошевелила губами. И по этому движению губ я поняла вопрос:
…с директором?
— Выше! — проговорила я. Сказала, и просто испугалась за ее сердце.
— С кем же? — хрипло выдавила тетя Вера.
— С самим… с самим!.. с самим!.. Исааком Авраамом Ньютоном! Знакомство, которое никогда не подводит! Любую задачу, тетя Вера, теперь в три минуты решаю!
Тетя Вера измученно закатила глаза вверх. Потом, наконец, донесла компресс до лба.
— А я все равно скоро выйду замуж! — крикнула мне Ленка в лицо, словно Исаак Ньютон чем-то чрезвычайно сильно оскорбил ее.
Светочка поднялась из своего угла и потянула мать за подол.
— Отстань, Света! — простонала тетя Вера. — Голова кружится.
Света задумалась и пристально посмотрела на голову матери.
— Как? Как карусель? — спросила она, обведя пальчиком горизонтальный круг.
— Как карусель! — буркнула тетя Вера.
— А у Лены, как чертово колесо, — сказала Света, подняв глаза, на Ленкину голову.
Ленка тряхнула своим «чертовым колесом», метнув глазами адово пламя.
— До свидания! — смеясь, попрощалась я. — Мы ждем тебя, Лена!
НА УЧАСТКЕ
Губарев сказал Косте:
— Тебе у меня не работать! Уходи из бригады.
— А я работаю не у тебя, — ответил Костя. — Так же, как ты работаешь не у меня. Мы все у себя работаем.
Он, конечно, никуда не ушел, Костя.
Но было во всей той истории что-то не то. Наказали обоих — и Губарева, и Костю. В первый день казалось, что почти одинаково строго. Туровский на собрании бригады стучал кулаком и хмурил брови, когда поднимал глаза на Губарева. Губареву вынесли порицание, но нигде об этом не записали. На Костю же был издан приказ. И этот приказ, размноженный под копирку, вот уже полмесяца мог почитать каждый, кто хотел, на доске в управлении и на участках. Кроме того, впереди у Кости еще была получка, из которой он должен был оплатить Губареву рабочий день, — на эту тему не переставали шутить и острить.
Вот и получилось, что, хотя на Костю не стучали кулаками и не повышали голоса, единственным наказанным оказался Костя.
Никто, кроме нас, из бригады ничего не знал о Губареве. А вот о Косте знали все и всюду. Знали, что он уже поплатился и еще поплатится.
Губарев с неделю работал, припугнутый хмурым взглядом Туровского. Но через неделю все пошло, как шло прежде, — пошло на глазах Туровского и Виктора.
Я с Виктором еще не доспорила об этом. Но доспорю…
Крановщик поставил стрелку крана горизонтально, и ее железные линии легли так, как будто в воздухе проложили в два ряда железнодорожные рельсы. Костя шел по этим «рельсам» к концу стрелы с красным вымпелом: наша бригада опять была первой на участке. На конце стрелы, не торопясь, бравируя, стал закреплять вымпел.