Севастопольская хроника (Часть 1)
Шрифт:
Два года Дмитрий Глухов проработал в Средней Азии. И мог бы еще, если б не пришло время служить в армии. Он уже сносно объяснялся по-узбекски, ездил по кишлакам, ночевал в караван-сараях, легко заводил знакомства с узбекской молодежью, терпеливо вел агитацию за комсомол.
Единственно, что его угнетало, это то, что лицом был бел и волосом светел, среди смуглых и черноволосых узбеков выглядел белой вороной.
В военкомате попросился на флот.
Сдал дела, попрощался с товарищами по работе – и на вокзал.
На перроне увидел большую группу юношей
Пришли провожать.
Значит, его старания, муки и огромное терпение не пропали даром!
А девушки без чачванов, с открытыми лицами.
Это настоящий подвиг с их стороны.
С грустным чувством уезжал Дмитрий Глухов на Черноморский флот.
Пока поезд бежал через пески, пока глаза видели дальние горы, бурные с мутными водами реки, выжженные степи и зеленые оазисы, мчащихся рядом с поездом всадников на быстрых конях, медленно и важно шагающих верблюдов и тряско перебирающих тоненькими ножками ишаков, думал об этой земле, о ее людях, и на душе становилось хорошо, тепло…
На флоте – от дудки до дудки – учеба, драйка, шагистика.
Городским парням, не закаленным с детства физическим трудом, трудны первые шаги флотской службы, а ему – нипочем: он с похвальной оценкой окончил учебу в экипаже и попал учеником рулевого на крейсер «Коминтерн».
Гордился этим назначением. Да и как не гордиться?
Спросят, где служишь, а ты эдак небрежно: на крейсере. Не на шаланде какой-нибудь, а на крейсере!
На «Коминтерне» Глухов слыл отличным рулевым. Но скоро служить тут стало тягомотно, корабль больше стоял, чем плавал.
А что делать рулевому на стоящем корабле?
Конечно, старшины флотские никогда не оставят матроса без дела. Тем более на старых кораблях – там медяшек хватало, и командиры неукоснительно требовали, чтобы они всегда сверкали, как солнце!
Некоторые командиры сверкающую медяшку считали не меньшим достижением на корабле, чем боевую выучку экипажа.
О драйке медяшки и стальных поручней на кораблях существует множество веселых и грустных легенд и правдивых историй. В старые времена находились флотоводцы, которые подготовку корабля проверяли… белыми перчатками: если поручни не пачкают перчаток, если медь не окисла и палуба сверкает, значит, на корабле все в порядке и командир молодец и служивые – орлы!
В советское время до такой дурости, конечно, не доходило, но находились верноподданные медного блеска и среди командиров кораблей, и среди боцманов.
В тридцатом году на Черное море с Балтики пришел линкор «Парижская коммуна». И только стал на бочку в Северной бухте, как с борта был спущен «самовар» – линкоровский катер с медной трубой, всегда надраенной до ослепительного блеска. О том, как достается этот несравненный блеск, хорошо знали лишь матросские руки.
Медная труба линкоровского «самовара» многим не давала покоя: стоит ему отвалить от трапа линкора, и все сигнальщики сразу же засекают его. А он несется к Графской с форсом – труба горит, как золотой соборный купол…
Глухов
Нравилось ему на сторожевике: здесь и настоящие соленые моряки, и мостик, открытый всем ветрам, и волна рядом, и нет той специализации, что на больших кораблях. Глухов тут хотя по штатному расписанию числится старшиной рулевых, но он и боцман, а порой и за помощника командира остается.
К тому же сторожевик редкий гость у пирса, а все больше в море.
После срочной службы остался на пожизненную. Решил крепко обосноваться на Черном море.
Для устройства дали отпуск. Поехал домой.
Крепкий, статный моряк с первого же часа появления в Хмелине с ума посводил многих девушек – ни одной вечеринки, ни одной посиделки не пропускал, танцевал напропалую, лишь бушлат сбросит с плеч и крутит девчонок под баян.
За две недели успел подправить матери бревенку, обойти родных, рассказать о флоте и Севастополе и сумел сберечь время и на то, чтобы влюбиться и самому понравиться лучшей, по его мнению, девушке, провести сговор и… жениться.
На селе ахали, дивились, особенно матери, у которых девки были на выданье, а женихи пока еще не заявлялись:
– Ай да Митька! Ну и жох!
…Командование флота дало Глухову с женой комнату, и он зажил той жизнью, которой живут старослужащие. А жизнь у них известно какая: две трети суток – службе, остальное – дому: морская служба не любит делить время ни с кем!
Жены знают это и терпят почти безропотно.
Плавая на «Альбатросе», Глухов был жесток к себе: ни часа зря – учился работать со штурманской линейкой, ловил солнце секстантом, находил себе дело и в машине.
Перед войной ему удалось закончить курсы командиров, и он сразу же, как только на Черном море появились «морские охотники», перешел на один из них.
Командуя «охотником», Глухов поставил перед собой задачу – знать катер от киля до клотика. Ему с его опытом потребовалось не так уж много времени, чтобы совершенно самостоятельно запускать моторы, стрелять из пушек, «писать» флагами и сигналить азбукой Морзе с помощью ратьера… Ну, а на руле он стоял как бог!
Командир соединения контр-адмирал Владимир Георгиевич Фадеев всегда ставил его в пример как настоящего моряка.
Глухов нес ночные дозоры, сопровождал эскадру в походах и выполнял самую занудную на флоте работенку – таскал щиты-мишени, по которым корабли вели учебные артиллерийские стрельбы.
Возвращался с моря полуоглохший, но не злой. Не злой не потому, что он уж такой добренький от природы, а просто исповедовал убеждение, что на флоте нет мелкой и бесполезной работы. А раз считал, что и хорошая и плохая, и удобная и неудобная работа нужна для совершенствования моряков и для укрепления флота, то и делал все без страданья. Вот поэтому и таскал щит-мишень так, чтобы комендоры с миноносцев и крейсеров смогли лучше отстреляться.