Севастопольская хроника (Часть 1)
Шрифт:
У секретаря горкома партии Гуревича усталое, осунувшееся лицо, глаза слегка воспалены.
Телефон мешает нам вести разговор: Гуревича спрашивают, ему сообщают, докладывают, на него обижаются, его благодарят, просят приехать посмотреть, просят показаться людям и выступить на митинге.
Вместе с председателем горсовета Одессы Давиденко Гуревич возглавляет МПВО.
Но у секретаря горкома кроме МПВО много других дел: работа предприятий, снабжение города, свет, радио, больницы, аптеки, школы, торговля…
У секретаря горкома партии – вся жизнь осажденного города, со всеми его муками
Гуревич не заглядывает в сводки или блокноты – все цифры в идеальном виде на полочках памяти. Говорит он с заметной усталостью. Но зато как оживляется, когда речь идет о рабочих!
Да и то сказать, можно ли говорить спокойно о том, как рабочие завода имени Октябрьской революции, что на Пересыпи, завода, до войны занимавшегося сельхозмашиностроением, теперь делают танки из тракторов!
Это те самые танки, которым защитники Одессы присвоили марку «НИ» («На испуг»).
Рабочие этого же завода ремонтируют орудия, делают минометы и то, что в армии называется шанцевым инструментом, то есть лопаты.
Завод под артиллерийским обстрелом противника. В среднем в день на его территории падает около 30 снарядов. Во время обстрелов рабочие уходят в укрытия, а кончается канонада, возвращаются к станкам.
Эти рабочие-солдаты и живут тут же, на заводе. Все они входят в отряд народного ополчения. Своими руками они построили около завода баррикады и посменно охраняют их в круглосуточном наряде.
С чувством восторга рассказывает он и о рабочих завода имени Январского восстания, который одесситы называют с непосредственной и ничуть не обидной фамильярностью «Январкой». И этот завод никогда не выпускал танки, минометы, бронепоезда. И не имел никакой практики в ремонте пушек. А теперь все это делает, и, по отзыву потребителей своей новой продукции, неплохо делает.
А до войны «Январка» производила транспортно-подъемные сооружения и железнодорожные платформы.
Одесса под артиллерийским обстрелом, над нею «висят» бомбардировщики противника, но еще ни разу город не оставался без электрического света и без хлеба, хотя на заводы, выпекающие хлеб, не раз падали бомбы.
Гуревич говорит быстро, и мне бы не успеть за ним, если бы не телефонные звонки: они помогают мне, – пока он говорит, я записываю.
А записывать приходится много. Тут есть все, и даже сведения о торговле, которая ведется в Одессе с не меньшим размахом, чем в мирное время.
Секретарь горкома партии говорит, что в отдельные дни магазины выручают в день больше, чем до войны.
Однако я не собираюсь писать повесть, где главными героями должны стать цифры и статистические выкладки.
Но из-за репортерской жадности, которую и до сих пор не могу преодолеть, записываю все, о чем рассказывает секретарь горкома. И лишь иногда забываюсь и слежу за выражением лица докладчика, за его глазами, скрытыми за стеклами очков, за его манерой говорить.
Я пришел к нему пятнадцатого сентября. Для меня этот день ничем не был знаменателен, кроме того, что я уже три недели в командировке, а в предписании мне отпущен всего месяц. И я либо должен уезжать, либо телеграфировать о продлении срока пребывания на Черноморском флоте. С такими заботами я и прошел к Гуревичу, а он, сияя, вдруг сказал:
– Знаете, у нас сегодня особенный день… Сегодня мы начали учебный год… К ученикам до шестого класса педагоги пошли на дом, а все остальные ученики приглашены в школы. И знаете, прогульщиков нет!
Я спросил, как с педагогами.
– Учителей хватает, – ответил он.
Подождав, когда я закончу записывать, он продолжал:
– Главное и самое трудное в осажденном городе – не допустить дезорганизации жизни.
Секретарь горкома, по-видимому, считал эту часть своей беседы самой важной, поэтому терпеливо ждал, пока я скрипел своим пером.
– Вторая после этой важнейшей задачи – подхватить и вовремя организовать патриотический порыв людей. Кажется, – после небольшой паузы продолжал он, – мы справились и с этим. И справились с меньшими силами, ведь городская партийная организация отдала фронту семьдесят процентов коммунистов! И учтите, самых здоровых, энергичных! Кроме этого, мы сформировали семь истребительных батальонов, и они влились в армию. И она ими довольна…
Я с глубочайшим вниманием слушаю. А передо мною город и его люди, город и его тревожное небо, город и его предприятия… Я вижу рабочих, ремонтирующих под огнем врага оружие, вижу их строящими баррикады и изучающими военное дело… Я вижу женщин, несущих лопаты, как хоругви… Вижу одесских красавиц, копающих землю, выбирающих из мостовой камни и укладывающих их в стену баррикады… Я вижу стариков, которые втроем поднимают мешок с песком и с хеканьем закидывают его в тело баррикады.
В баррикаде старые радиаторы, обрезки рельсов, старые фляги и железные бочки. Все это приволокли горожане – каждый вносит свою лепту в большое дело защиты города.
Вначале все это меня удивляло. Удивляло, потому что нелегкое дело строительства баррикад несли на своих плечах женщины, старики и подростки.
Но в городе было столько примеров мужества, трудолюбия и самопожертвования, что я перестал удивляться. Перестав удивляться, тут же забеспокоился: нельзя писать о том, что не волнует тебя, что глаза и душа воспринимают равнодушно. Значит, и читателя все это не будет волновать? Значит, и он воспримет все равнодушно?
К счастью, тревога была недолгой. Уже на следующий день на одной из улиц я увидел баррикаду и в левом углу ее старинный комод красного дерева. Его неплотно задвинутые ящики были засыпаны песком. А поперек них наискось мелом крупно было написано: «СМЕРТЬ ГИТЛЕРУ ОТ МАРГУЛИСОВ!»
Прочитав эту надпись, я подумал, что жить в Одессе – значит всегда удивляться, всегда открывать что-то необычное…
Соловей
Природа проявляет крайнюю степень равнодушия к делам людей.