Севастопольская страда (Часть 1)
Шрифт:
Как-то сразу стало ясно, что больше и некуда идти этому досадному десанту, как только туда, на Кавказ, где принято воевать бесконечно.
И круг дам около Меншикова почтительно и благодарно разомкнулся, и князь смог, наконец, проследовать в кабинет и спросить себе содовой воды.
Музыканты же ретиво грянули котильон, которым обыкновенно начинались в те годы танцы на всех балах, неизменно заканчиваясь мазуркой.
На противоположной стороне улицы собралась толпа любопытных послушать музыку оркестра Бородинского полка, посмотреть на то, что можно было увидеть вблизи этого приманчивого для иных юных сердец севастопольского дома веселья.
Пристав, дежуривший около собрания, счел это скопление народа недопустимым и послал двух будочников разогнать толпу. Но в толпе оказалось несколько офицеров из огромного числа не попавших на бал, и будочники сконфуженно вернулись ни с чем.
Среди этих фланирующих по Екатерининской улице офицеров было два флотских - мичман Невзоров и лейтенант Стеценко, которые с двенадцати часов должны были становиться на вахту на телеграфной вышке морского собрания.
Вышки оптического телеграфа были раскинуты по всему берегу от Севастополя до Николаева. Они устраивались на таком расстоянии друг от друга, чтобы днем можно было разглядеть сигналы флагами и шарами, ночью семафорами. Депеши, полученные таким образом, поневоле немногословные, передавались с одной вышки на другую, пока не достигали Севастополя - в одну сторону или Николаева - в другую, - двух портов на Черном море, в административном отношении наиболее важных.
Мичман, только что сам покинувший ради вахты бал, говорил лейтенанту:
– Поглядели бы вы, как Бирюлев прыгает! И с кем это он? С Ниной Бутаковой! Вот кому везет по всем статьям! В Нину ведь и я влюблен, однако я вот должен идти на вахту, а он с нею танцует!.. А третьего дня заложил банк и всех нас обчистил... Я от него вышел, - положительно сел на экватор.
Фраза - "сесть на экватор" - была в те времена в большом ходу у черноморских моряков, когда надо было выразить полное безденежье.
Лейтенант Стеценко был постарше Невзорова и считался одним из серьезнейших среди флотской молодежи. Совершенно невозмутимый, обычно с плотно сжатыми губами, как будто совсем и не приспособленными к улыбке, и с пристальным взглядом небольших серых глаз, точно постоянно занятый измерением и съемкой местности и встречных лиц, лейтенант отозвался, кивнув на окна:
– Очень похоже на так называемый пир Валтасара!* А между тем как-то неудобно даже: вдруг союзники направятся к нам, а мы, извольте полюбоваться, встречаем их танцами!.. Ка-ка-я, подумаешь, счастливая Аркадия!**
_______________
* В а л т а с а р - вавилонский царь, который, по рассказу
Библии, увидал во время пира начертанные таинственной рукой
непонятные слова на стене, предвещавшие, как разъяснили толкователи,
гибель его царства.
** А р к а д и я - сказочная страна счастья и простоты нравов.
– Не сунутся к нам союзники! Одни разговоры!..
– И Невзоров по-прежнему жадно вглядывался в окна, хотя в них, конечно, ничего не могло быть видно, и вдруг толкнул Стеценко, почти простонав тоскливо: - А-ах, божественная Катрин и противный Сколков! Если б вы только видели эту пару!
– А в Катрин вы тоже влюблены?
– осведомился Стеценко.
– Безгранично!.. Эх!.. Если бы не эта проклятая вахта, я и сейчас был бы там! Представить только!
– Это представить не трудно... Гораздо труднее представить следующий бал в Севастополе.
– Семнадцатого сентября будет!
– По-че-му вы убеждены в этом?
– Как же почему? Семнадцатого - Веры, Надежды, Любови и матери их Софьи. Пол-Севастополя будет именинниц! И чтобы не было в этот день где-нибудь бала... Что вы!
– Ну, пойдем уж на вахту, - отвернулся от Невзорова Стеценко и не остался, хотя тот умолял его постоять еще немного.
Мичману пришлось догонять его, зашагавшего неумолимо четко, хотя минут десять, по всем расчетам, они могли бы еще подождать.
А бал между тем к этому времени вполне разгорелся, и разгорелся пышно.
Сам олицетворенное спокойствие на весьма длинных (трижды - под Рущуком, Парижем и Варной - раненных) ногах, князь Меншиков, так успешно успокоив дам и выпив необходимой ему содовой воды, расположился в кабинете собрания со всеми возможными не у себя дома удобствами.
Молодой Меншиков и полковник Вунш остались в зале, а тут около светлейшего сидели, кроме Нахимова и Корнилова, все почтенные старцы: "Ветреная блондинка", Моллер, которого молодежь называла иногда "Рамоллер", производя это олово от "рамоли"*, вице-адмирал Станюкович, бывший в Севастополе командиром порта, - пост, равный генерал-губернаторскому, и князь Горчаков 1-й - генерал от инфантерии, командир корпуса, старший брат главнокомандующего Южной армией, которую отодвинули от Дуная австрийцы.
_______________
* Р а м о л и - человек, старчески расслабленный (фр.).
Станюкович был годами старше даже светлейшего: ему было без нескольких месяцев семьдесят лет. Когда-то бравый флотоводец, теперь он стал только хлопотуном и канцеляристом, ретивым хранителем всякого весьма многочисленного казенного добра, скопившегося за долгие годы в порту. Серые когда-то глаза его выцвели и глядели подслеповато. Он часто нюхал табак, медленно доставая для этого табакерку и большой фуляровый платок. Потом, прочихавшись, прятал так же медленно то и другое, чтобы через несколько минут снова нашаривать их, совсем не в тех карманах, куда положил, и не совсем уже послушными, костенеющими руками. Слышал он тоже уже плоховато, хотя всячески силился это скрывать.
Горчаков был года на два моложе светлейшего, почти такого же роста, как он, и, пожалуй, не меньшего хладнокровия. Он был боевой генерал, участник многих сражений, и на его опытность возлагал большие надежды Меншиков в случае, если б действительно англо-турко-французы вздумали когда-нибудь впоследствии, ради демонстрации, высадиться в Крыму.
Так в не особенно большой комнате этой собрались почти все, от кого зависела судьба крепости и флота, города и Крыма в случае, если бы союзники пустились выполнять волю английского парламента.