Севастопольская страда
Шрифт:
Голос врача из-под маски звучал ободряюще, призванный сразу отогнать у раненого дурные мысли о его здоровье, но Константина Константиновича это мало интересовало.
– Скажите, доктор, как скоро я смогу вернуть к командованию армией. Дел слишком много, чтобы у вас долго лежать - уточнил Рокоссовский, с трудом передвигая занемевшими губами и тут, эскулап его обескуражил.
– Боюсь, что не неделю и не две. Ранение кости может дать серьезное осложнение, да и крови вы потеряли порядком. Одним словом отлежаться вам надо, товарищ генерал, аккурат, так с месяцок, не меньше.
– Две недели, - обозначил
– А вот тут вы ошибаетесь, - мягко возразил ему врач.
– Получен приказ, сразу после операции перевести вас в Центральный госпиталь в Москве. Как только ваше состояние позволит вас транспортировать, за вами будет прислан специальный самолет.
С приказом вышестоящего командования трудно спорить, особенно если распоряжения отдает Ставка ВГК, в лице самого Сталина. Поэтому, генерал смиренно принял решение Верховного, хотя был с ним категорически не согласен.
Для таких людей как Константин Рокоссовский худшим наказанием было не столько снятия с должности, сколько отрешения от дела. Даже лежа на больничной койке в ожидании прибытия транспорта, он постоянно интересовался подготовкой наступления на Поповку.
Узнав, что вместе с ним тяжело ранен комдив Н-ской части и его обязанности исполняет Горшечников, Рокоссовский потребовал его незамедлительной замены.
– Он наступать боится. Людей только зря погубит и все дело сорвет. Знаю я таких "чистых товарищей", по бумагам все правильно, а результата никакого, одни причины и обстоятельства - категоричным тоном говорил он пришедшему проведать его Малинину.
– Не беспокойтесь Константин Константинович, я обязательно выполню ваше поручение относительно комдива - заверил генерала начштаба.
– Кто сейчас на армии?
– Пока я, но говорят, Жуков хочет назначить командармом генерала Баграмяна.
– Знаю, толковый командир. Сработаетесь и обязательно возьмете Поповку - сказал Рокоссовский и загрустил. Его армия худо-бедно, но продолжала наступление на запад, а он должен был отправиться на восток.
Теперь без него будут решаться боевые задачи, разрабатываться планы. Без него будут вестись жаркие бои наступления и ожесточенное отражение яростных контрударов противника. И до ушедших вперед полков и батальонов уже не докричаться, не дозваться, не увидеть их за чернеющей до самого горизонта стеной леса, среди густо засыпанных белым снегом полей.
Единственной отрадой для Рокоссовского в московском госпитале, была встреча с семьей. После июня сорок первого, генерал имел о них самую скудную информацию из писем и разговора с командующим. Знал, что находятся в эвакуации, что испытывают трудности, но в этот момент вся Россия испытывала трудности и половина страны была в эвакуации.
Но не только местные партийные органы и администрация госпиталя беспокоилась о судьбе раненого генерала. Интересовались состоянием больного и компетентные органы по запросу армейского комиссара 1-го ранга Мехлиса Льва Захаровича.
Знакомство с этим человеком для любого генерала Красной Армии было тяжелым и серьезнейшим испытанием. Посланный Сталиным на Западный фронт для выяснения вопроса о сдаче Минска на шестой день войны, он оставил о себе недобрую память в генеральской
Истинный коммунист и комиссар, Мехлис спросил с каждого, кто был виновен в развале Западного фронта и спросил жестко. Невзирая на былые заслуги и высокое положение провинившегося человека.
Приезд Мехлиса на фронт сильно всколыхнул генеральское сообщество. Его боялись, его ненавидели, но выполняли все его требования и больше, ни на одном фронте, не было массовой сдачи в плен, с развернутыми знаменами и полковой музыкой.
Трудно дать однозначную оценку этому человеку. Он не был добрым и отзывчивым куратором, который только журил и трепал по головке провинившегося человека. Главным его мерилом всегда было дело, которое поручало ему государство и ради его выполнения. Будучи продуктом своей эпохи, он требовательно спрашивал с каждого и в первую очередь с самого себя.
Ему невозможно было понравиться или угодить. К лести он был глух, а праздных болтунов и любителей громких рапортов и праздничных отчетов терпеть не мог. Ему можно было только показать себя с хорошей стороны в деле, не раз и не два, и только тогда Мехлис был готов поддержать человека, поручиться за него своим комиссарским словом.
Столкнувшись с ужасающим положением в командной среде Красной Армии в июне сорок первого года, когда выяснилось, что все заверения наркома и начальника Генерального Штаба РККА сильно разняться с истинной, он не опустил руки. Не застрелился и не пустился в бега, а попытался хоть как-то исправить сложившееся положение.
Будучи далеко не глупым человеком, он отлично понимал, что одними репрессиями дело невозможно исправить. Один раз, хорошо встряхнув красный генералитет в начале июля сорок первого, он больше никогда не настаивал перед Сталиным о повторении этого. Ни после Киевской катастрофы, ни после трагедии Вязьмы и Таллина, массового наказания среди провинившихся генералов не было.
Как правило, взыскания получали единичные представители верховного командного сословия, в виде понижения в звании и должности, с отправкой на фронт. Мехлис, как и Сталин видели исправление безграмотного командования в выдвижении новых командиров, способных на равных сражаться с врагом. За спиной, которого была вся Европа и его офицеры и генералы имели большой серьезной военный опыт, в отличие от выдвиженцев Гражданской войны.
Такие командиры, несомненно, были. Их характер и навыки выковывались в жестоких боях с противником. Их нужно было только разглядеть, подставить плечо, и помочь сделать шаг в нужном направлении. И чем скорее это сделать, тем будет лучше всем.
Как заместитель наркома обороны он был в курсе всех военных удач и неудач огромного фронта раскинувшегося от Белого моря до Черного моря. Тщательно просматривая их, он "брал на карандаш" и записывал в специальный блокнот тех, на кого стоило обратить внимание в плане роста.
В числе заинтересовавших Мехлиса людей был и генерал Рокоссовский. Его, заместитель обороны запомнил ещё по Смоленскому сражению и мог убедиться в правильности своих суждений во время битвы за Москву.
С начала сорок второго года Лев Захарович был направлен представителем Ставки в Крым, где удачно высадившийся советский десант, никак не мог пробиться к осажденному немцами и румынами Севастополю.