Севастопольский мальчик
Шрифт:
Из толпы в разных концах раздались слова:
— Бросили здесь, как собак!
— С раннего утра не ели.
— Хоть бы перевязали… Истекай кровью!
— В город доставьте… Не давайте умирать!
— Он нагрянет…
— Всех нас и заберут!
Раненые зашевелились. Многие стали подниматься.
Тогда моряк во всю мощь своего голоса крикнул:
— Сиди, братцы! Не слушай дураков! Он не придет. Наша армия не пустит.
С этими словами он быстро вернулся к пристани и крикнул Бугаю:
— Стоп
С ближайшей телеги донесся голос:
— Менщик пустил… Пропали мы!
— Врешь! — закричал на раненого моряк.
Он достал из кармана листок бумаги и написал карандашом на ней несколько слов.
— Ты, рулевой мальчишка! — сказал моряк Маркушке.
— Есть, вашескобродие.
— Знаешь квартиру Павла Степаныча Нахимова?
— Как не знать.
— Сбегай немедленно к нему и передай записку.
— Есть!
В ту же минуту сбоку, вокруг толпы, подъехал к пристани на крымском славном иноходце молодой запыленный офицер в адъютантской форме.
Он соскочил с седла, бросил поводья сопровождавшему его казаку и крикнул на отвалившую только шлюпку Бугая:
— Вернись… Возьми…
Бугай затабанил, и шлюпка была у пристани.
— Еду с письмом от главнокомандующего к Корнилову! — взволнованно проговорил адъютант, пожимая руку знакомого моряка.
— Ну что?.. Какие вести?
— Плохие…
— Отступили?..
— В беспорядке!.. Срам… Кирьяков с дивизией перепутал…
— А куда армия?..
— Отступаем на Инкерман… Ночуем там…
— А союзники?
Офицер пожал плечами.
— Идут за нами… Может, и в Севастополь!.. — ответил чуть слышно офицер.
И, пожав руку моряка, вошел в шлюпку, и она отвалила.
Наконец показалась большая флотилия больших гребных судов, плывших на Северную сторону для перевозки раненых в город.
Старый яличник наваливался на весла, угрюмый, не проронивший ни слова и прислушивавшийся к подавленному тону разговоров своих пассажиров.
— Дяденька! Идут! — радостно крикнул Маркушка.
Он стоял у руля в маленьком кормовом гнезде сзади переднего сиденья на ялике.
«Дяденька» Бугай быстро повернул голову, взглянул секунду-другую на военные баркасы и катера и удовлетворенно прошептал:
— Слава тебе господи!
Маркушка правил рулем добросовестно.
Весь отдавшийся своему делу, он не слыхал, о чем разговаривали перед его носом два офицера: оба усталые, бледные, молодые, со сбившимися повязками — один — на голове, другой — на шее.
Офицер с повязкой на голове, блондин с грустными, вдумчивыми глазами, говорил тихим голосом, полным безнадежной тоски, об Альминском сражении.
— И что могли сделать двадцать пять тысяч наших, почти безоружных со своими кремневыми ружьями, против семидесяти тысяч союзников, отлично вооруженных? Они могли
Слезы дрожали в глазах блондина, и он еще тише сказал:
— И какая неприготовленность!.. Какое самомнение!.. Ведь все думали, что закидаем иностранцев шапками… Вот как закидали!
— Быть может, еще поправимся… Дай нам хорошего главнокомандующего, хороших генералов…
— Прибавьте пути сообщения, чтоб поскорей пришли из России войска… Прибавьте порядок — видели сейчас на Северной стороне, — прибавьте хорошее вооружение и многое… многое, что невозможно… Нет, надо необычайную глупость неприятеля, чтоб мы могли поправиться… И знаете ли что?
— Что?
— Нас разнесут… Понимаете, вдребезги? — прошептал блондин.
И еще тише прибавил:
— Для нашей же пользы.
— Какой?
— Еще бы! Мы избавимся от самомнения и слепоты… Поймем, отчего нас разнесут. В чем наша главная беда… О, тогда…
Молодой офицер внезапно оборвал… Его большие славные глаза словно бы сияли какою-то восторженностью, и в то же время в них было что-то страдальческое.
Он слабо застонал и схватился за голову. Лицо побледнело.
Сидевший по другую сторону старый солдат поднес к побелевшим губам офицера крышку с водой, еще оставшейся в манерке.
— Испейте, ваше благородие.
Офицер отпил два-три глотка и благодарно посмотрел на солдата.
— Ты куда ранен? — спросил он, казалось не чувствуя острой боли.
— В живот, ваше благородие.
— Перевязан?
— Никак нет. Сам по малости заткнул дырку, ваше благородие. В госпитале, верно, обсмотрят и станут чинить.
Скоро шлюпка пристала.
На пристани стояла небольшая кучка. По-видимому, это были рабочие из отставных матросов. Больше было женщин: матросок и солдаток.
Мужчины помогли слабым выйти из шлюпки и предложили довести до госпиталя. Двум раненым офицерам привели извозчика, и они тотчас уехали. Ушел и адъютант.
А солдаты пока оставались на пристани. Бабы их угощали арбузами, квасом и бубликами, расспрашивали, правда ли, что француз придет и отдадут Севастополь. И многие плакали.
— Брешут все!.. А вы главные брехуны и есть! — крикнул Бугай.
Он только что получил тридцать копеек от трех офицеров и на такую же сумму оделял медяками «своих пассажиров».
— Пригодятся, крупа! — сердито говорил Бугай.
Единственный свой пятак Маркушка торопливо, застенчиво и почти молитвенно положил в грязную руку солдата с короткой седой щетинкой колючих усов, который казался мальчику самым несчастным, страдающим из раненых, внушающим почтительную, словно бы благоговейную жалость взволнованного сердца.