Такие дом'a – у Рихарда Васми,кубики мягкие, гуашевые,стоят на канале, а мы вместе с вамимимо них прогуливаемся важно так.У них все рамы как будто выставленыто ли взрывом, то ли Главным Оконным Мастером,но это не дыры, а счеты истины,костяшки, отщелкиваемые МайстеромЭкхартом: это не это и то не то…Оттого
из них никто и не выглядывает,хотя костяшки лучше, чем решето,лучше взгляд косточки, чем и рядом нетвзгляда, лучше – вишневой, черешневой,сливовой, фиговой, все равно, фиг'oвой,лучше – апофатически всё отнечивать,а потом придачивать всё по новой,гуляя мимо красных, зеленых и желтых кубикови пересохших каналов, и буксиров Рихарда Васми,мимо схематичной и редкой публики,мимо шелестящих с утра сутр Вьясы.
«Свет есть, и звук, но только нет ни слова…»
Свет есть, и звук, но только нет ни словасказать, какой там свет, и цвет, и звуквсё начинают засветло, всё снова,во тьме еще, с короткого тук-тук,стеклянного тук-тук в бутылочку Моранди,чуть розовую, серую почти,хранящую слова, как будто бога ради,стоящую у света на пути.В бутылочном письме, размытом до агонии,гонимом только пылью световойникто не разберет, где звук, а где огонь, ивсе ищут слово в розе ветровой.
«Просто разговор, а не разговор…»
Просто разговор, а не разговор –ы одно, закадычное,простое, как пот из пор,и такое же неприличное,и такое же общее, вот бы так,как немой дурак,называть все вещи по имениодному и тому же – всё ы да ы,ничего не брать из пустой головы,только то, что взято из вымени.Всё – в молочном родстве,в милом поте лица,всё в труде умирающем, вечном,всё друг с другом на ыи другого лицанет и не было в р'eчнике млечном.
«Свет преломляется как хлеб…»
Свет преломляется как хлеб,только с кем преломить его,чтобы стал он горек, черств и слеп,чтобы не взять с него ничего,чтоб стало серенько, как естьв общем каждому дню и так,но неразделённо, и не съестьв рыло одно этот хлеб никак…Вот так и мы туда однишли втроем, но один из настретьим был, а мы, как эти дни,были – их каждый серенький час.Так и оттуда мы вдвоемшли одни, но меж нами светбыл уже поделен, и огнемчерствым царапал в гортани: да.
«Всё это кружево на быстрых злых коклюшках…»
Всё это кружево на быстрых злых коклюшкахстарухи голые плетути заплетают в разных завитушкахнапрасный вдох, напрасный выдох, там и тут,и между этим выходом и входом,по холодку цементному шурша,идeт на бой с набыченным уродомафинский мальчик – смуглая душа.
«Шарканье жестяной лопаты…»
Шарканье жестяной лопатыпо льду: шарк, шарк, шарк.В семь утра, чем богаты,тем и рады шуршатьэти поскребыши ночив мягком еще мозгу,как шаг слуховых отточийвместо слов «не могу» –ни спать уже, ни проснуться,только просунуться мозгом туда, гдепод ударами секундного кнутцашаркает жесть по мертвой воде.
«Утоптан снег, деревья голы…»
Утоптан снег, деревья голы,кора внизу от сырости черней.Как в старших классах средней школы,все больше длинных серых дней.И человек сезона просвещеньяподсматривает правильный ответ:движенья нет, есть только приближенья,ученье – тьма, а неученье – свет.
«По маленькой бы еще небесного огня…»
По маленькой бы еще небесного огня,чтоб сердцу стало холоднее,чтоб дымчатые края, друг в друга прозвеня,сомнений не оставили бы на дне иопять наполнились отчужденным пайкомтого, чье сердце стало льдинкой,кто с этой песней больше незнакоми водится с колючей сонатинкойтам, где на всех – единственный клавесин,и все к нему подносят звуков горстки,но вместо клавиш – иглы, и одиниз ангелов-чертей всем выдает наперстки.(А кому-то не выдает?..)
«Какие черти детские, кривые…»
Какие черти детские, кривыекачают эту лодочку-печаль!Какие у нее уключины кривые,и всего-то им жаль, и всего-то: им жаль!И всех делов-то: прохудилось днище,и маленькая трещина слезитфевральский день, уже не день, а днище,и сколько в нем поместится обид!И сколько еще останется местадля местных радостей – для ветра и воды,для их морского «тили-тили-теста»,для их земного «растуды»!
Северная ходьба
1. Метель
Тихо так, что щелкают позвонки:тишина тебе сворачивает шею,и ты оборачиваешься.Снежинки стучат в теплые виски,им в конусе под фонарями страшнее,вот и мельтешат они вовсю.Сова на ветке лицом ли, спинойсидит; из головы две веточки торчат,сидит и кряхтит г'yдко: э-э, э-э,Плохо ей в этот снегопад одной,а может, хорошо, совсем наоборот,как, наоборот совсем, – тебе.Летела стая… Совсем не про них:зимой они всегда одиночки. Сов семь,может, наберется иногдаосенью – лететь к нам сюда, «на юг»,за мышью. Нынче здесь мышь под снегом совсеми ходит под снегом по ходам,так что приходится ловить и птиц.Сова взлетает и кр'yжится с метелью,потом снова садится на ельи сливается совсем наконецсо всем: с ночью, белой от снега, и с елью,а ты влюбленно глядишь в метель.
2. Снеговики
С'eмьи в такую погоду на прогулкелепят снеговиков: отец – нижний ком,мать – средний, а верхний ком – ребенок.Звуки в это время не зв'oнки, а гулки,снег не скрипит, а хрустит под каблуком,но детский смех по-прежнему звонок.Потом снеговики стоят одинокои смотрят шишечками, как всё темней.Пробегают собаки, метят их.Наутро они почти все раскоканыи лежат грудой сероватых камнейв желтых многослойных отметинах.Собаки их любят, а люди скорей нет.Приходят дети и бродят в руинах,будто ищут что-то. Их головы?И кто-то вдруг находит и в руки беретбезглазый, безносый череп любимыйи ставит на останки тулова.