Северная звезда

Грешнов Михаил Николаевич

Но у статуи пророческий дар!

– Я сумею спастись?
– спрашивает Андрей.

– Выйдешь к большой реке, - отвечает статуя.
– Тебя спасут люди.

"А тебя?.." - хочет спросить Андрей, но не решается произнести эти слова.

За время разговора статуя не спускает с Андрея глаз. Удивительные ее глаза! То они кажутся линзами фиксирующего объектива. То - когда статуя отвечает на вопросы Андрея - глаза начинают жить, в них светится разум людей неизвестной планеты.

Впечатление, что глаза живые, исходит из подвижных зрачков. Расширятся - Андрей словно падает в их бездну. Сузятся - отталкивают его от себя.

Одна ли она на Земле? Статуя напоминает Афину Палладу, богиню искусств и мудрости, дочь Зевса. Может, в Элладе существовала другая такая же статуя? Может, Афина и эта Богиня Севера - сестры?.. Почему греки отождествляли своих богов с людьми? В противоположность египтянам, у которых боги имели звериный облик? Почему так бурно расцвела греческая культура?..

Пока Андрей думал над этим, статуя запела. Что это было за пение! В нем слышался плач саксаула, ропот песков, стон ветра в степи и таинственный шепот звезд. Но больше в песне было тоски и бескрайней скорби. Пело живое существо, наделенное чувствами, пело человеческое сердце.

Андрей отирает со лба холодный пот. Не прощается ли Богиня? С ним? Со своими надеждами, с жизнью?..

Пение продолжалось. Надрывало Андрею сердце.

– Тебя надо спасти!
– вырывается у Андрея.

Сухие, невыразительные слова! Надо расшвырять камни, увести Богиню с собой!.. Но что Андрей может сделать? Все в нем дрожит от голода и скитаний. Статуя смотрит ему в глаза, а он стоит на коленях перед колодцем, и жалкие слова срываются с его губ: "Тебя надо спасти, Сэа!.."

Статуя прекращает пение.

– Я пойду!
– клянется Андрей.
– Все сделаю для тебя!

– Иди...
– говорит ему статуя.

Андрей протягивает ей руку. Это невольный порыв, но он идет от души Андрея. Ему хочется ободрить Богиню, заверить, что он ее не покинет. И это самое смелое, на что решился Андрей за свою тридцатидвухлетнюю жизнь. Секунду его рука висит над колодцем. За это время он вспоминает щупальца гидры, длань Командора из трагедии Пушкина, но не отдергивает руки. Медленно Богиня поднимает свою искалеченную руку и подает ему. Рука ее неживая, холодная, жесткая, как металлическая перчатка. Андрей с жаром пожимает ее.

– Иди, - говорит она.

Андрей отворачивается, идет через завал к выходу.

– Иди!..
– Андрей ускоряет шаги - бежит.

Последующие дни и ночи сливаются для Андрея в мутный поток. Он пробирается через сопки на север. Не останавливается, не жжет костры, его единственная цель - дойти до реки. Богиня сказала, что он дойдет.

Андрей не знает,

что его ищут. Но его ищут не здесь, а в сто первом квадрате. Летчики уверены, что высадили его правильно. Дважды Андрей проходит в семи-восьми километрах от лагеря геологов, от рыбаков на озере Светлом. Но этого он не знает. Он идет, как во сне, ждет, когда увидит реку. Питается грибами, рыбешкой, выброшенной на берег, - тем, что попадается ему на пути. Так он идет шесть дней, проходит больше ста километров. Выйдя наконец к реке, падает без сознания.

Андрея увидели с катера и спасли работники рыбоинспекции Трушин и Озеров. Когда его переносили на катер, Андрей бредил о звездах на черном небе, о пленной Богине. Инспектора не обратили внимания на бред - мало ли о чем бормочет больной, истощенный до крайности человек.

В Бондарном они сдали его фельдшеру Аллилуеву. Тот оказал Андрею первую помощь и, будучи человеком без фантазии, не прислушивался к словам больного. Как только опасность смерти от истощения миновала, Аллилуев отправил Андрея на самолете в Тюмень. Там Андрей пролежал в беспамятстве в больнице четыре месяца.

Сейчас он выздоровел, работает по-прежнему инженером-картографом. За время болезни он начисто забыл свою экспедицию и находку. Когда ему говорят, что он блуждал по болотам одиннадцать дней, Андрей удивляется, расспрашивает, как это было. Никто не знает, как это было. С таким вопросом норовят обратиться к нему, и на этом разговор обычно кончается.

Иногда Андрей ощущает приливы необъяснимой тоски и словно чувствует зов, далекий, настойчивый, но непонятный и смутный. В такие минуты он обхватывает руками голову, силится что-то вспомнить. Домашние жалеют его, стараются уберечь от тяжелых воспоминаний. Начальство тоже оберегает его ни слова о неудавшейся экспедиции. Так оно и бывает в жизни: пеленают человека со всех сторон, чтобы не зацепить старую ссадину. Ему бы, наоборот, сделать допрос с пристрастием, чтобы он вспомнил все одиннадцать дней шаг за шагом. Но его, как ватой, обложили предупредительностью и вежливостью. Встретиться бы Андрею с Трушиным, с Озеровым, чтобы те напомнили ему о черном небе, о золотой пленнице. Но Трушин и Озеров далеко.

Все далеко от Андрея: сопки, золотая Богиня. Лишь иногда что-то взволнует его, и - на работе ли, дома - задумается Салтанов. Да еще в последнее время замечают за ним, любит он глядеть в звездное небо. Выйдет на балкон - и глядит. Чего он глядит? В такие минуты домашние зовут его к телевизору - слушать цыган или смотреть многосерийный фильм с бравой разведкой. Андрей идет неохотно.

Может быть, память его восстановится? Хотя бы восстановилась. И поскорее.