Северное сияние
Шрифт:
— Я тебя спрашиваю, мешок ты с дерьмом, куда ты смотрел?
Лира узнала бы этот голос из тысячи. Так могла орать только одна женщина, потому что только одну женщину Господь наделил кузнечными мехами вместо легких и голосовыми связками из воловьей кожи.
Лира пошарила в толпе глазами и мгновенно увидела ее. Мамаша Коста! Это она разок отвесила Лире пару таких затрещин, что у девочки несколько дней в голове звон стоял. Это она целых три раза щедрой рукой совала той же Лире душистые имбирные пряники. Это ее лодка на всю округу славилась своим блеском и великолепием.
Один из поварят, заслышав перебранку, привычно потянулся рукой за булыжником, но Лира быстро осадила его.
— Не лезь. Ты что, не видишь? Она разошлась не на шутку. Так влепит — костей не соберешь.
Но мамаша Коста была не столько рассержена, сколько напугана. Торговец лошадьми, которого она трясла за грудки, дрожал как осиновый лист и лепетал:
— Не знаю, видит Бог. Тут ведь он все крутился, рядом. А потом гляжу — нет его, как сквозь землю провалился.
— Так ведь он же к тебе был приставлен! Тебе помогал, лошадь эту треклятую держал!
— Ну так и держал бы! Что ж он не держит? Сам куда-то сбежал посреди работы.
Лучше бы он этого не говорил, потому что могучая рука мамаши Коста оборвала его на полуслове, а потом на бедолагу обрушился такой град ударов и оскорблений, что, втянув голову в плечи, он со всех ног бросился бежать. Вслед ему летели насмешки и улюлюканье лошадников, а перепуганный жеребенок, которого он держал под уздцы, прянул назад, наступая на зевак.
Лира протолкалась сквозь толпу.
— Что случилось-то? — спросила она у цаганенка, который смотрел на все происходящее, открыв рот. — Чего она злится?
— Да Билли, сынок ее, пропал. Его, видать, мертвяки сманили, ну вот она и кричит.
— Мертвяки? Они что, в Оксфорде?
Просияв от восторга, цаганенок обернулся к другим мальчишкам и призывно замахал чумазой рукой.
— Давай сюда! Слыхали? Она ничего не знает! Не знает про мертвяков!
К ним уже проталкивались с полдюжины босоногих чертенят, и на физиономии у каждого была написана мрачная решимость. В воздухе запахло грозой. Лира швырнула окурок на землю и встала в боевую стойку. Альмы тоже не теряли времени даром, и рядом с лохматыми детскими головками грозно блеснули клыки, лязгнули когти, а кое-кто взъерошил на холке дыбом шерсть.
Презирая жалкие цаганские примитивы и полное отсутствие фантазии, Пантелеймон обернулся драконом размером с сенбернара.
Но битве не суждено было начаться. Расшвыривая цаганят направо и налево, мамаша Коста прорвалась к Лире и встала перед ней, как борец-тяжеловес, уперев руки в могучие бока.
— Может, ты знаешь? Билли моего не видала?
— Нет. Мы вообще только что пришли, правда, мэм.
Альм мамаши Коста, ястреб, описывал круги над ее головой, зорко глядя по сторонам янтарными немигающими глазами. Лира перепугалась не на шутку. Ну какая, скажите на милость, цаганка станет так убиваться из-за того, что ее сынок куда-то делся? Ведь еще и двух часов не прошло. Здесь, в этом цаганском плавучем таборе, детей обожали и нещадно баловали. Любая мать могла быть спокойна: даже если ее малыш куда-то убежал, рядом всегда найдется пара добрых рук, которые не дадут его в обиду, защитят и обогреют как своего.
И вот сейчас мамаша Коста, цаганка из цаганок, ломает руки и в панике ищет пропавшего Билли! Нет, решительно, здесь дело нечисто.
Ничего не видя вокруг себя, мамаша Коста повернулась и нетвердыми шагами побрела вдоль пристани, вцепившись себе в волосы. Перед лицом такого отчаяния кровная вражда была забыта, и дети возбужденно зашушукались.
— Какие мертвяки-то? — спросил маленький Саймон Парслоу, один из университетских.
— Сам как будто не знаешь. Которые детей воруют, — отозвался давешний цаганенок. — Они разбойники.
— Никакие они не разбойники, — перебил его другой мальчишка. — Скажешь тоже. Людоеды они, вот кто. Детей воруют, убивают и мертвых едят. Вот и называются мертвяками.
— Как едят? — ахнул Хью Лофат, поваренок из колледжа Святого Михаила.
— Известно как. Только наверное не знает никто, — ответил первый цаганенок. — Они детей сманивают и уводят куда-то. А потом поминай как звали.
— Тоже мне, удивил, — хмыкнула Лира. — Да мы все это раньше вас знаем. И сколько времени уже в мертвяков и детей играем, кого хочешь спроси. Только их все равно никто не видел.
— Нет, видели!
— Врешь! Кто видел, ты, что ли? Почем ты знаешь, что их много?
— Чарли их видел в Бэнбери, — сказала какая-то маленькая девочка. — Там тетенька с ними разговаривала, а какой-то другой дядька ее сынка свел прямо из садика.
— Я тоже видел, — поддакнул цаганенок Чарли.
— Ой, видел один такой, — хмыкнула Лира. — Ну и какие они?
— Ну, я близко-то не подходил, — пошел на попятную Чарли. — Я только их фургон видел. Белый такой. Они в него мальчишку завели — и привет! Мертвяки всегда в таком фургоне ездят.
— А почему «мертвяки»-то? — не унималась Лира. — Они что мертвые?
— Они не мертвые, — терпеливо объяснял ей цаганенок. — Это дети потом мертвые, а они их жрут. Нам девчонка одна, знаешь, из Нортгемптона, рассказывала. Дескать, мертвяки эти туда явились, и все такое. Братика ее свели. Она, значит, спрашивает мертвяков, что вы, мол, с ним делать будете? А они ей прямо так и сказали: сожрем, дескать. Они детей жрут, все знают.
Маленькая чумазая девчушка, стоявшая рядом с Лирой, оглушительно заревела.
— Это Билли сеструха двоюродная, — пояснил Лире Чарли. — Жалко ей братика, ясное дело.
— Кто из вас последним видел Билли? — громко спросила Лира.
Вверх взметнулся лес рук:
— Я!
— Я видел, как он Джонни Фиорелли помогал клячу эту продавать!
— Я тоже видела, как он печеные яблоки таскал.
— Как на лебедке катался в порту…
Пытаясь разобраться в этой разноголосице, Лира все же сообразила, что последний раз Билли видели не позднее чем два часа назад.