Северный крест. Миллер
Шрифт:
Десант поручика Чижова тем временем погрузился на один из мониторов, у которого сквозь листы обшивки просматривалось одно слово от прежнего названия «Святой», а вот какой это был святой, то ли Николай, то ли Пётр, то ли Павел, — не понять, заколочено железом; на второй монитор вскарабкался ещё один десант, такой же разношёрстный, по-грачиному галдящий, как и первый, и мониторы, дав длинные гудки, тяжело заухали плицами и выгребли на середину реки.
Следом снялась с места и миноноска.
В штабе считали, что отход нужно отложить до утра, но Лебедев, щёлкнув кнопками перчаток,
— А какая разница, сейчас плыть или утром?
— Ну-у, на ночь глядя как-то несподручно...
— Что ночью, что утром, что днём — всё едино, воздух прозрачный и светлый, как вода, на много километров видно. Учитывая, что десанту надо двигаться дальше, на Кож-озеро, к монастырю, — дорога солдатам предстоит длинная, — я бы отправился сейчас, не стал бы медлить. Нам-то всё равно, мы остаёмся на кораблях, а вот поручику Чижову и капитану Слепцову, думаю, не всё равно.
Капитан Слепцов был командиром второго десанта. Низенький, плешивый, очень подвижной, он обладал колдовской способностью появляться сразу в нескольких местах.
Ходил капитан со стеком, угрожающе постукивал им по жёстким кожаным крагам, таким громоздким и тяжёлым, что они казались выкованными из железа, напоминали рыцарские доспехи. При ходьбе ноги капитана заливисто скрипели:
— Скрип-скрип, скрип-скрип...
У нервных людей этот скрип сводил скулы. А капитану он нравился, он считал этот звук признаком жизни, пока скрипит — значит, живёт, не будет скрипеть — тогда, считай, всё — умер... Поговаривали, что раньше стеком капитан мог измолотить непокорного солдата до полусмерти, сейчас, в свете революционных преобразований, происшедших в стране, а также под влиянием английской демократии генерала Айронсайда и его соотечественников Слепцов предпочитал общаться с подчинёнными без помощи стека.
Перед выездами на такие операции, как сегодняшняя, Слепцов становился смирным, солдатам старался угодить, улыбался и предлагал им папироски из серебряного портсигара, украшенного известной картиной «Охотники на привале».
— Прашу атведать? — басом говорил он, сияя огромной, во все зубы, словно бы специально приклеенной к его лицу улыбкой.
Зубы у Слепцова росли вкривь-вкось, во все стороны, этаким расхлябанным пляшущим частоколом, но как ни странно, именно эти пляшущие зубы делали улыбку капитана заразительной; солдаты, глядя на Слепцова, сами начинали улыбаться. Единственное, что портило эту улыбку — в зрачках капитана периодически возникал беспощадный железный свет, и мигом становилось ясно, что это за человек.
Миноноска и два тихоходных монитора выстроились в цепочку и, пыхтя машинами, двинулись вверх по реке Онеге.
Кудрявые серо-зелёные берега неторопливо поползли назад, Арсюха жадно вглядывался в них, выискивал глазами сухие гривы, на которых, по его мнению, обязательно должны были стоять избы, и морщился неодобрительно, не видя их.
— Андрюха, а где же люди? — спрашивал он у Котлова нервно, — куда народ подевался?
— В лесу, — отвечал тот коротко и непонятно, — в партизанах.
У Арсюхи словно сами по себе нервно передёргивались плечи, нижняя, влажно поблескивающая губа безвольно отвисала. У Арсюхи в этом походе имелся свой корыстный интерес — он вёз спички. Для продажи. Настоящие английские спички, не дающие сбоя — в отличие от тех, которые выпускались в Петрограде. Петроградскими спичками хорошо в зубах ковыряться, и только, а английские спички ещё и зажигаются, и горят превосходно. И выглядят красиво, не в пример петроградским, которые похожи на кривозубую ведьминскую расчёску, выброшенную за ненадобностью из сумки Бабы-яги, либо на улыбку капитана Слепцова.
Имел Арсюха и кое-что ещё. Из лакомств. И опять-таки товар был первосортный, английский. Вёз Арсюха целых два чемодана — а чемоданы были у него похожи на большие семейные шкафы — добра туда вмещалось много.
В одном чемодане хранился «божественный продукт», которого Арсюха мог сожрать сколько угодно (а главное, продукт этот мог храниться сто лет и не портился, всегда бывал свежим), — говяжья тушёнка, во втором чемодане — железные банки с консервированной клубникой, продукт, который англичане поедали исключительно сами, едоков со стороны не допускали. Эти товары Арсюха Баринов надеялся реализовать в экспедиции. Ещё Арсюха мог предложить любителям кое-что «деликатесное» — сигнальные французские гранаты и невидаль, русскому мужику совершенно неведомую, — презервативы.
Он показал бумажную пачечку — небольшой конверт, на котором был нарисован безмятежно улыбающийся джентльмен с крупными, как у лошади, зубами.
— Что это? — осторожно полюбопытствовал Андрюха.
— Эта штука делает мужчину мужчиной, — важным голосом сообщил Арсюха. Баба получает такое наслаждение — м-м-м... Будто барыня, которая сладко л) землянику ест со свежими сливками. И мужик не устаёт — может хоть сто раз подряд сделать своё дело — такая у этого предмета сила. — Арсюха приподнял бумажную пачечку.
— Кто же изобрёл такой механизм? — с завистью спросил Андрюха.
— Как кто? Англичане, — убеждённо ответил Арсюха.
— И думаешь, деревенские мушки разберут этот товар?
— Всё покупать не будут — не по карману, а десятка два орлов приобретёт. Тем более вещь эта — вечная. Резиновая.
— А как она выглядит? — Андрюха щёлкнул ногтем по пакетику — попал улыбающемуся джентльмену точно по зубам.
— Обычная варежка.
— Со шнуровкой?
В твёрдом взгляде Арсюхи проступило сомнение.
— Если честно — не знаю, — решил признаться он.
— И что делают с этой резиновой варежкой?
— Надевают на причиндал поплотнее и работают ею до посинения.
— Нет, не купят её у тебя деревенские мужики. — Андрюха с сомнением покачал головой. — Не поймут.
— Денег в деревнях полно, это я знаю доподлинно точно, — сказал Арсюха, — накопил народ. Дальше копить нельзя — деньги гнить будут. Так что купят, будь уверен... И это купят. — Он достал из чемодана банку тушёнки, подкинул её в руке. — Очень нужная вещь для охотника, когда он на пару месяцев уходит в тайгу. Англичане называют это дело, — Арсюха поморщился, стараясь выговорить незнакомое слово, внутри у него что-то заскрипело, он напрягся и с облегчением вздохнул: — «Стью мит».