Северный крест. Миллер
Шрифт:
И — молчал.
«Минин» шёл во льдах медленно, часто останавливался, пятился назад, разгонялся, врезался в очередную глыбину, крушил её, трясся всем корпусом так, что из палубы то и гляди могли вылететь заклёпки. Когда ледокол заползал на макушки льдин, тряска усиливалась, капитан второго ранга осенял себя благодарным крестом, если упрямую льдину удавалось расколоть, скорость движения «Минина» иногда не превышала двух сотен метров в час.
За кормой ледокола оставалась чистая чёрная полоса, в которой плавали шустрые мелкие льдинки. Вскоре в этой чёрной дымящейся канаве показались три судна с высокими,
— Кто такие? — встревожился Миллер и направился в ходовую рубку, к капитану второго ранга.
— Ледоколы «Русанов», «Таймыр» и «Сибиряков», — ответил тот, — догнали нас.
Лицо у кавторанга было усталым, глаза — красными, он не спал уже несколько ночей подряд.
— Команды там, помнится по прошлой нашей встрече, не очень надёжные... Не вздумают ли они на нас напасть? — встревоженным тоном поинтересовался Миллер.
— Не думаю. На ледоколах ведь нет орудий. Не думаю, чтобы они могли их достать где-то по дороге.
— Остаётся на это надеяться, а то я пообещал Татонке, что стрельбы больше не будет.
— Точно не будет, ваше высокопревосходительство. Просто эти ледоколы идут быстрее «Минина», поскольку у них — чистая вода. А у нас — лёд. Если бы им пришлось бить лёд — они бы шли гораздо медленнее нашего «Минина». — Кавторанг любовно провёл рукой по дубовой панели, которая была проложена по смотровому краю рубки.
Радист тем временем перехватил ещё две радиограммы, посланные из Архангельска в Мурманск. Отправитель требовал немедленно перехватить ледокол с беглецами.
«Высылайте вооружённые корабли, не дайте им уйти», — истошно вопил Архангельск. Похоже, Дубровский сумел как следует накрутить тамошнее начальство.
— Сволочи! — прочитав радиограммы, коротко резюмировал Миллер. — Судя по всему, наша армия в Мурманске бросила фронт.
Он был прав, но команды изменить курс пока не дал — для этого надо было окончательно убедиться, что Мурманский фронт перестал существовать, «Минин» продолжал проламываться сквозь льды на северо-запад.
Вскоре ледоколы, выстроившиеся за «Мининым» и державшиеся чёрного дымящегося канала, исчезли. Они отстали. Может быть, сделали это специально, поскольку их радисты также перехватывали радиограммы, которыми Архангельск забрасывал Мурманск.
«Минин» остался один.
Появились белые медведи — неуклюжие, с плавной, словно бы переливающейся походкой, ловкие и очень опасные — не дай бог столкнуться с ними человеку: белые, в отличие от бурых, жалости не знают.
Медведей пришло двое, скорее всего это была семья — он и она. Самец — солидный мордастый папаша со сладостно оттопыренной нижней губой, с которой под лапы стекали слюни, будто по некому водостоку, — пошёл по левому борту ледокола, самка — поменьше, поизящнее, помудрее своего повелителя, — обходила «Минин» с правой стороны. На правой стороне ледокола сгрудилось много женщин и детей, медведица будто знала это — через несколько минут с борта на лёд шлёпнулась половинка шоколадной плитки, медведица с довольным рявканьем подскочила к ней, ловко ухватила лапой, высоко подкинула вверх — шоколадка взвилась, словно птичка-жаворонок, вертикально, медведица открыла пасть, и лакомство всадилось прямо в распахнутый зев.
Люди, находившиеся на борту «Минина», дружно зааплодировали — не ожидали от зверя такой цирковой ловкости.
Следом на лёд полетела банка сгущёнки — редкая, дорогая штука, но тем не менее мамаша, приготовившая сладость для своего ребёнка, не пожалела её...
Медведица проворно подкатилась к банке, подцепила её лапой, осторожно поднесла к длинному чёрному носу, понюхала — с таким продуктом она ещё не сталкивалась.
Кто-то из женщин, прильнувших к борту, вздохнула жалеючи:
— Пропала банка. Лучше бы её с чаем распить.
— Ничего не пропало, — успокоил офицер в морской форме, пробегавший мимо. — Здесь медведи приручённые и вкус сладкого знают очень хорошо.
— Но что такое качественные бельгийские консервы, могут не знать.
— Знают. Хорошо знают.
Медведица покрутила головой, будто пыталась решить непосильную задачу, снова понюхала банку, взревела ушибленно, в следующую секунду поняла, что надо делать, рёв её угас, она ухватила банку обеими лапами и сдавила её.
Прочная банка не поддалась. Медведица издала недовольный рык и надавила сильнее. Банка с костяным щёлканьем треснула, в ломине показалась сладкая белая гуща. Медведица стремительно слизнула её языком, ещё раз надавила на банку лапами.
Сладкое тягучее молоко полезло из всех щелей. Медведица проворно забрякала языком, загремела банкой — расправлялась с молоком она ловко, в течение нескольких мгновений опустошила её, ни одной капельки не осталось.
Поняв, что в банке ничего больше нет, медведица рявкнула, зажмурилась обиженно, отбила банку от себя, как мячик, потом решила всё-таки ещё раз проверить жестянку — а вдруг там что-то осталось?
Ничего, увы, не осталось, и медведица злобно пихнула банку лапой. Банка громыхающим мячиком покатилась по льду, задребезжала, уткнувшись в твёрдый заструг, подпрыгнула игриво. Медведица поднялась на задние лапы — рост у неё был гигантский, людям, наблюдавшим за ней с «Минина», показалось, что головой своей она поравнялась с бортами низко просевшего ледокола, — вновь рявкнула и ловко поддела банку лапой.
Банка взлетела вверх, легко перемахнула через крупный, с потемневшей шапкой торос и нырнула в обнажившуюся, попыхивающую парком трещину.
Медведица остановилась, вновь глянула на ледокол.
Простая вещь — представление, которое устроила людям медведица, было хоть и незатейливым, однако напряжение, в котором находились пассажиры «Минина», спало, у людей даже лица сделались другими.
Как всё-таки мало надо человеку, чтобы прийти в себя. Так же мало требуется для того, чтобы человек вышел из состояния равновесия, вылетел из колеи: один маленький удар — и кувыркается уже Ванек в придорожной канаве, сапогами пыль сгребает, давится в истерике...
Получив ещё несколько шоколадок, медведица что-то прорявкала — судя по тону, довольное, и, проворно обежав ледокол спереди, переместилась на левый борт, к своему супругу, не обладавшему такими артистическими способностями, как его жёнка.
Льды делались всё прочнее и толще. Из промороженных просторов приносился резкий ветер, пробивал людей до костей, обваривал им лица, сдирал с чёрного курящегося следа дым, скручивал его в клубы и превращал в звонкое стеклистое сеево; вода в проломах, оставленных «Мининым», также покрывалась чёрным звонким льдом.