Северный полюс. Южный полюс
Шрифт:
Вид на барьер из Фрамхейма
Помучаешься вот так с утра пораньше, разгонишь кровь и приезжаешь к судну весь в поту, несмотря на 20-градусный мороз. Иногда обходится совсем без помех, и катишь во весь опор. Собак не надо понукать, они и без того бегут охотно. Глядишь, 2 километра от нижней палатки до «Фрама» одолел за считанные минуты.
Выйдя из палатки утром 21 января, мы опешили. Не может быть! Мы протирали глаза, таращились – все напрасно. «Фрам» пропал. Ночью был довольно сильный ветер и снежные заряды. Видимо, обстановка вынудила судно уйти. Был слышен рев волн, штурмующих барьер. Мы принялись за обычную работу.
Плотники трудились усердно. 21 января дом был уже под крышей, дальше оставались только внутренние работы – большое облегчение для ребят. В первые дни, несомненно, им доставалось хуже всех. Знай, работай на морозе, на ветру; но я ни разу не слышал, чтобы они жаловались. Придешь в палатку после трудового дня – один из них уже полным ходом готовит обед: блины и крепчайший черный кофе. Получалось очень вкусно. Вскоре два плотника-кока затеяли состязание, кто лучше испечет блины. По-моему, оба были одинаковые мастера. Утром тоже подавались блины – горячие, хрустящие, нежные блины и превосходный кофе. Такой завтрак подавали мне плотники в пять утра, когда я еще был в спальном мешке. Немудрено, что мне было хорошо в их обществе.
Впрочем, обитателям нижней палатки тоже жилось неплохо. Вистинг оказался незаурядным коком. Лучше всего ему удавались пингвины и чайки в сметане. В меню они фигурировали как рябчики и, право же, вкусом напоминали их.
В воскресенье, 22 января, все мы, кроме дежурных в двух палатках, отправились отдыхать на судно. Мы крепко поработали всю прошедшую неделю.
В понедельник, 23 января, начали перевозить провиант. Чтобы сберечь время, решили возить его не к самому дому а временно складывать на высотке южнее Маунт-Нельсон. Оттуда до дома оставалось всего 600 метров, но поверхность барьера на этом отрезке была неровная, и в конечном счете мы кое-что выигрывали. Предполагалось, что потом, когда «Фрам» уйдет, мы перебросим провиант к самому дому. На самом деле мы так и не смогли выбрать для этого времени, наш главный продовольственный склад остался на высотке.
На первых порах заброска провианта на склад шла не так уж гладко. Собаки привыкли сворачивать в нижний лагерь, на площадке между «Нельсоном» и «Рённикеном», и никак не могли взять в толк, что теперь этого не нужно делать. Особенно часто конфликт возникал, когда надо было возвращаться порожняком к судну. С высотки собаки слышали лай за «Нельсоном» в нижнем лагере. И нередко случалось, что они выходили из повиновения. А уж как настроятся на озорство, нелегко с ними сладить, это каждый из нас испытал на своем опыте. Никому не удалось избежать непредусмотренного зигзага.
Доставив продовольствие на место, каюр сгружал его с саней и укладывал ящики в надлежащем порядке. Первые ящики мы ставили прямо на снег, группируя их по содержимому. Такой порядок позволял легко находить то, что нужно. За один раз на сани обычно нагружали до 300 килограммов, то есть шесть ящиков. Всего надо было перевезти около 900 ящиков, и мы рассчитывали, что за неделю управимся.
Наши расчеты оправдались с поразительной точностью. В полдень 28 января, в субботу, дом был готов и все 900 ящиков доставлены на место. Склад выглядел очень внушительно. Длинными рядами выстроились на снегу ящики, на каждом – номер, чтобы сразу можно было отыскать необходимое. А поодаль красовался готовый дом, совсем как у себя на родине, в Бюндефьорде. Вот только природа кругом другая. Там зеленели сосны и ели, плескалась вода. Здесь – лед, сплошной лед. Но и тут и там красиво. Я стоял и думал: что мне больше нравится? Мысли унеслись далеко, летя со скоростью 1000 миль в секунду. Победил лес.
Как я уже рассказывал, мы привезли с собой все необходимое, чтобы укрепить растяжками дом на барьере. Но тихая погода, которая держалась все эти дни, позволяла предположить, что условия здесь будут уже не такие суровые. И мы довольствовались тем, что сделали выемку в барьере.
Снаружи дом просмолили, а крышу покрыли толем, и он отчетливо выделялся на белом фоне. Вечером 28 января мы свернули оба лагеря и вселились в свой дом – Фрамхейм. Заглянешь внутрь – до чего уютно и чисто! Везде, на кухне и в комнате, блестит линолеум. Мы имели полное основание быть счастливыми и довольными. Еще одна важная работа выполнена, притом куда быстрее, чем я мог надеяться. Дорога к цели намечалась
В тот первый вечер в доме было очень весело. Играл граммофон, и мы пили за будущее.
Всех собак, кроме щенят, перевели к дому и привязали к стальным тросам. Они и раньше развлекали нас музыкальными номерами. Но теперь, собранные вместе, они составили небывалый хор, который по сигналу того или иного великого запевалы устраивал дневной или – что еще хуже – ночной концерт. Удивительные животные! Что они всем этим выражали? Одна начнет, две-три подхватят, и вот уже все сто голосят. Усядутся поудобнее, задерут голову вверх как можно выше и воют что есть мочи. При этом вид у них чрезвычайно сосредоточенный, и ничто их не отвлекает. Но всего удивительнее то, как заканчивается концерт. Они смолкают все разом. Ни одна не издаст с опозданием лишнего звука. Чем определяется такая согласованность? Я много раз их наблюдал и изучал, но так ничего и не выяснил. Словно речь идет о хорошо разученной песне.
Могут ли животные общаться между собой? Это чрезвычайно интересный вопрос. Кто долго имел дело с эскимосской собакой, не усомнится в том, что она наделена таким даром. Под конец я так хорошо научился понимать издаваемые ими звуки, что не глядя мог сказать, чем заняты наши собаки. Драка, игра, любовь – для всего у них есть свои звуки. Любовь и преданность своему хозяину выражались специальными движениями и звуками. Если какая-то собака делала что-нибудь заведомо недозволенное, например покушалась на мясо в складе, другие, которым не удалось проникнуть в склад, бегали вокруг и издавали особые звуки, отличные от других. По-моему, большинство из нас научилось распознавать эти собачьи звуки. Вряд ли найдется животное, которое было бы так занятно и увлекательно изучать, как эскимосскую собаку. От своего волчьего предка она в гораздо большей мере, чем наши домашние псы, унаследовала инстинкт самосохранения, основанный на праве сильного.
Борьба за существование рано сформировала эскимосскую собаку и в поразительной степени развила ее неприхотливость и выносливость. У нее острый, проницательный ум, достаточно развитый для работы, которая ее ждет, и для условий, в которых она воспитана. Нельзя считать эскимосскую собаку бездарной только потому, что она не умеет служить и хватать кусок сахара по команде. Эти фокусы настолько чужды ее суровому жизненному предназначению, что она лишь с великим трудом может им научиться.
В отношениях между собаками господствует право сильного. Сильный правит и делает то, что ему заблагорассудится. Все лучшее – ему, слабому – крохи. Среди этих животных легко возникает дружба, но всегда сопряженная с чувством уважения и страха перед сильным. Инстинкт самосохранения заставляет слабого искать защиты у сильного. Сильный берет на себя роль покровителя и таким образом приобретает верного помощника на случай столкновения с еще более сильным. Инстинкт самосохранения пронизывает все. Его можно проследить и в отношении собаки к человеку. Она научилась видеть в нем своего благодетеля, дающего ей все жизненные блага. Конечно, мы видим и любовь, и преданность тоже, но и они, если разобраться, наверно, проистекают все из того же инстинкта самосохранения. В итоге эскимосская собака почитает своего хозяина гораздо больше, чем обыкновенные собаки, у которых почтение рождается только из страха перед побоями. Я мог спокойно взять кусок мяса изо рта любой из своих 12 собак, не боясь, что она меня укусит. Почему? Да потому что ее удерживал от этого страх в другой раз ничего не получить. Со своими собаками дома я, честное слово, не отважусь на такой опыт. Они тотчас кинутся защищать свою пищу и не постесняются пустить в ход зубы, если нужно. А ведь казалось бы, домашние собаки ничуть не меньше других почитают хозяина. В чем тут дело? А в том, что их почтение зиждется не на прочной основе инстинкта самосохранения, а всего лишь на страхе перед побоями. В приведенном примере выясняется, что эта основа слишком зыбкая. Голод пересиливает страх, и собака огрызается.
Дня через два в дом вселился последний член отряда зимовщиков – Адольф Хенрик Линдстрём; можно было считать, что все окончательно устроено. Он выполнял на судне обязанности кока, но теперь морской отряд мог обойтись без него. «Береговики» еще лучше сумеют оценить его искусство. С того дня вся забота о приготовлении пищи на «Фраме» перешла к самому молодому участнику экспедиции, коку Карениусу Ульсену, и он с редкой добросовестностью выполнял эту работу до тех самых пор, пока мы в марте 1912 года не пришли в Хобарт на Тасмании, и у него снова появился помощник. Неплохое достижение для двадцатилетнего юноши. Побольше бы таких ребят!