Севильский слепец
Шрифт:
Один из них, в черной обложке, назывался «Bound». [122] Фалькон открыл его носком ботинка и попятился. Его взору предстали две фотографии, словно запечатлевшие картины ада: на обеих огромные мужики, покрытые татуировкой, истязали двух женщин с завязанными глазами. Фалькон инстинктивно отшвырнул журнал ногой.
Неужели отец тянулся к такому? Неужели его кинуло с высот на самое дно? Неужели, утратив способность изображать прекрасное, он обратился к безобразному… но зачем? Чтобы, оттолкнувшись от него, опять воспарить? Чтобы утешить себя
122
Предел (англ.)
На столе над стопкой журналов лежали, свернутые в рулон, пять незнакомых ему холстов. Фалькон снова развернул их и развесил на стене. Он заметил, что сами холсты старые, а краски — акриловые, которыми его отец начал пользоваться только в конце семидесятых годов. Фалькон еще раз убедился, что это не отцовские работы, и пожалел, что нет в живых Сальгадо, который мог бы что-то ему подсказать.
И тут он вспомнил о копировщике, жившем где-то в районе Аламеды, — цыганистом типе, который страшно разозлил его тем, что вышел к ним в черных трусах и, разговаривая с его отцом, скреб ногтями под резинкой. Как же его звали? Как-то странно. Это было не имя, а прозвище. Фалькону смутно припомнилось, что все картины у него в мастерской стояли на мольбертах вверх ногами. Он так копировал. Эль Сурдо — вот как его звали. Левша. Чтобы имитировать мазки, наложенные правой рукой, он рисовал вверх ногами. Открыв старую телефонную книгу отца на букве «С», Фалькон нашел адрес копировщика, но без телефона.
У отеля «Колумб» он поймал такси и поехал на улицу Паррас, неподалеку от Аламеды. У Эль Сурдо никто не отзывался, но проходивший мимо сосед сообщил Фалькону, что тот сейчас обедает в своем обычном месте, в баре «Ла-Кубиста» на улице Эскудерос.
Там за отдельными столиками сидели, ели и смотрели телевизор шестеро мужчин. Ни один из них не показался Фалькону знакомым.
— А я все гадал, сколько на это потребуется времени, — услышал Фалькон, идя к стойке.
Стук ножей по тарелкам прекратился. Говоривший — смуглолицый мужчина с лошадиными зубами, одетый во все черное, — поднялся из-за столика. Его седые волосы торчали из-под черной шляпы с множеством значков на ленте.
— Вы, должно быть, Хавьер Фалькон, — сказал он.
— Почему вы так решили?
— Потому что вы вошли сюда с рулоном холстов под мышкой, растерянный, как потерявший маму ребенок.
— Эль Сурдо?
Мужчина указал Фалькону на стул напротив.
— Вы обедали?
— Вы гадали, сколько потребуется времени…
— Хавьеру Фалькону, чтобы меня отыскать, — закончил Эль Сурдо, глядя через его плечо на меню, написанное мелом на грифельной доске. — Итак, cordero en salsa, escalopinas de cerdo или atun en salsa? [123]
123
Ягненок с подливкой, эскалопы из свинины… тунец под соусом (исп.)
— Cordero, — выбрал Фалькон.
Эль Сурдо громко повторил его заказ. Фалькон прислонил холсты к соседнему столику. Ему налили красного вина.
— Мы встречались с вами только один раз, — сказал он.
— У меня хорошая память на лица, — заметил Эль Сурдо. — Вы меня невзлюбили, я сразу это понял.
— Мы с вами и словом не перемолвились.
— Вы не пожали мне руку.
— Она у вас была занята: вы чесались.
Эль Сурдо расхохотался. Официантка поставила перед Фальконом тарелку с тушеной бараниной.
— Что это вы принесли? — спросил Эль Сурдо, кивнув на холсты.
— Пять картин. Они не отцовские. Мне хотелось бы узнать, не ваши ли это копии.
Эль Сурдо отодвинул пустую тарелку и вынул зубочистку из стоявшего на столе стаканчика. Фалькон принялся за еду.
— А почему вас интересуют эти картины? — спросил Эль Сурдо. — Вы ведь коп, не так ли? Ваш отец говорил мне.
— Я здесь не по работе, — ответил Фалькон. — Я в отпуске.
— Вы хотите их продать?
— Я хочу выяснить, чьи они, прежде чем их сжечь.
Эль Сурдо сунул в рот сигарету, прикурил, встал и сдвинул вместе два стола. Положив на них рулон, он развернул его и проглядел один за другим все холсты.
— Моя работа, — заключил он. — Это копии, которые я сделал по просьбе вашего отца, но с полотен какого-то швейцарского художника. Тот вроде бы продал их в галерею Сальгадо и не хотел платить налог. Этот малый из Швейцарии должен был забрать с собой копии и показать на таможне в доказательство того, что он ничего не продавал. Так что я вообще не понимаю, почему они все это время валялись в мастерской вашего отца.
— А чистые холсты для копирования вам дал мой отец?
— Да. Очень старые, и на них уже были какие-то картины, поверх которых ваш отец наложил грунт.
— Его картины?
— Я не спрашивал.
Эль Сурдо еще немного подымил, пока Фалькон доедал баранину.
— Вам интересно узнать, что там было прежде? — спросил Эль Сурдо.
— Не отказался бы.
— Звучит не слишком уверенно.
— Иной раз кажется, что хочешь узнать, а потом и сам не рад, что узнал.
Они поймали такси и поехали на улицу Лараньи в Институт изящных искусств. Пройдя по внутреннему дворику, поднялись на второй этаж. За 15 ООО песет приятель Эль Сурдо пропустил холсты через сканирующее устройство и выдал им пять снимков первоначальных изображений. Там было что-то невразумительное: хаотичная перекрестная штриховка, путаница жирных, черных на белом, извилин и отдельные четкие детали — глаз, нога, копыто, звериный хвост.
Эль Сурдо ничего не понял. Они расстались на ступенях института. Копировщик сказал Фалькону, что всегда будет рад встретиться с ним в обеденное время в том же баре. Хавьер отправился домой. Он свалил в кучу холсты и снимки, позвонил Алисии и договорился о встрече этим вечером.
— Меня освободили от руководства группой, — сообщил он Алисии, как только она взялась за его запястье. — Через десять дней я должен буду пройти психиатрическое освидетельствование.
— Ну что ж, меня это не удивляет, — заметила она. — Вы наверняка начали вести себя странно.
— Это из-за Инес и судебного следователя. Она решила, что я гоняюсь за ней, а я просто сталкивался с ней на улице, как с материализовавшейся мыслью.
— Вы уже рассказывали мне об этом.
— Разве? — удивился он. — Да, для психопата и несколько дней превращаются в вечность. Я как бы заново переживаю свою прошлую жизнь, пока не натыкаюсь на глухую стену беспамятства, в которую стучусь до полного изнеможения, потом возвращаюсь назад и снова проживаю тот же отрезок жизни — и снова упираюсь в ту же стену. Это изматывает и превращает время между двумя событиями повседневной жизни в период древней истории. Я уже говорил вам, что ездил в Танжер?