Сезон мертвеца

Хьюсон Дэвид

Ник Коста жадно смотрел на голубую папку.

– Мы просто предлагаем вам наиболее предпочтительную форму поведения, – примирительно сказал он. – Иначе говоря, мы гарантируем вам безопасность в обмен на этого человека. Будь вы каким-нибудь рабочим из пролетарского поселка Тестикко, вам бы не сделали подобного предложения. Однако, как ни крути, вам все равно придется ответить перед судом за то, что вы совершили.

– И это все? – удивился Денни. – Вы хотите выставить меня перед судом присяжных? Послушай, сынок, что я тебе скажу. Я сам знаю, что я сделал,

и хорошо знаю, что сделали другие. Мы все так или иначе рано или поздно предстанем перед судом, но только не перед судом этих глупых и никчемных присяжных.

Ник Коста снова вспомнил инструкции Фальконе.

– Вы хотели угостить меня пивом. Теперь я не возражаю против бутылочки.

Просьба сбила Денни с толку. Он направился в дальний угол комнаты, открыл холодильник и вернулся с двумя бутылками.

– На здоровье. – Он протянул Нику пиво.

– Да уже какое там здоровье, – недовольно поморщился Коста и без промедления вернулся к прежнему разговору. – Этот человек убил много людей и будет продолжать свое мерзкое дело до тех пор, пока мы его не остановим. Как вы можете требовать взамен каких-то уступок? Как вы можете считать себя истинным католиком и торговаться по поводу собственной судьбы, ни в грош не ставя жизнь невинных людей? Или в наше время быть настоящим католиком как раз и означает добиваться эгоистических целей и пренебрегать духовными ценностями?

Ник Коста понимал, что зашел слишком далеко, но игра стоила свеч. Он уже порядком устал от всей той ерунды, которую городил здесь кардинал. А еще больше устал от присутствия Ханрахана. Своим молчанием ирландец подавлял его сознание и мешал нормальному течению делового разговора.

Денни вновь уставился на холеные пальцы.

– Я вижу у вас картину, – сказал Коста, кивнув на противоположную стену. – Интересно, почему вы выбрали именно ее?

Денни посмотрел на репродукцию Караваджо и просветлел лицом, словно забыл о ее существовании и счастлив, что напомнили о ней.

– Это весточка из былых времен, – пояснил он и отвернулся, явно не желая развивать тему.

А Ник Коста продолжат смотреть на репродукцию и размышлял над тем, стоит ли пойти на риск. Впрочем, другого выхода он не видел. Репродукция была отменного качества и даже по размеру почти не уступала подлиннику. На первом плане находилась полуобнаженная фигура убийцы с длинной саблей в руке, ярко освещенная тем же благодатным светом, что и умирающий в луже ярко-красной крови Матфей. А чуть поодаль были изображены обезумевшие от страха люди, они разбегались в разные стороны. За всем этим наблюдало лицо, полуприкрытое древесной тенью. Оно выделялось не только острым, преисполненным любопытства взглядом, но и до боли знакомыми чертами. Ник знал это лицо с тех самых пор, как отец впервые рассказал ему, мальчишке, эту жуткую историю.

– Можно мне спросить вас кое о чем? – Коста встал и подошел к репродукции. – Вы знаете, кто изображен здесь, в тени? – Он показал на обрамленное густой бородой лицо с проницательными глазами.

Денни удивленно хмыкнул, но, похоже, его порадовал неожиданный

вопрос.

– Разумеется, знаю, но с каких это пор полицейские стали проявлять интерес к живописи?

– Самое обыкновенное любопытство, не более того, – ответил Коста. – Ну и кто же это?

– Караваджо. Это его автопортрет. Он специально изобразил себя на этой картине.

– Зачем?

– В качестве сочувствующего свидетеля, надо полагать.

– И непосредственного участника, – задумчиво добавил Коста, не отрывая взгляда от картины. – Посмотрите на выражение его лица. Он как бы спрашивает самого себя, зачем пишет эту сцену. Почему воспринимает кровь умирающего Матфея как нечто священное, сакраментальное? А самое главное – для чего изображает себя? Думаю, он хотел сказать следующее: мы все причастны к этой трагедии вне зависимости от того, участвовали в ней или нет.

– Неплохое толкование, – удовлетворенно кивнул головой Денни. – Думаю, вы уклонились от своего истинного призвания.

Он снова уселся на диван и взял бутылку с пивом. Ник Коста последовал за ним, теряясь в догадках насчет того, удалось ли ему добиться желаемого результата.

– Вы не совсем обычный молодой человек, – заметил Денни. – Интересно, многие полицейские сейчас заглядывают в церковь?

– Лично я хожу только в те церкви, где есть интересные картины, – ответил Коста. – В моих посещениях нет ничего религиозного.

– Да, вероятно, вы правы, – согласился Денни. – По крайней мере вы имеете право так думать. Честно говоря, я не видел эту картину уже много лет. Знаете, порой просто забываешь о том, что является наиболее важным в жизни. Когда в твоем доме висит такая картина, невольно начинаешь воспринимать ее как нечто само собой разумеющееся. Помню, впервые попав в Рим, я пришел в восторг от этого города. Мне тогда казалось, что здесь все так или иначе связано с католицизмом... – Он махнул рукой в сторону площади Святого Петра. – Впрочем, мне лучше держать рот на замке, правда, Брендан?

Ирландец нервно поерзал на стуле, но промолчал.

– Ну и черт с ним! – Денни швырнул голубую папку на стол. – Забирайте ее. Даром. Без каких бы то ни было условий. Только скажите своему Фальконе, что я очень надеюсь на его понимание и поддержку. Думаю, он оценит значение этого досье. Оно дорогого стоит. И еще пусть подумает о том, что я иду на огромный риск, отдавая вам документы Ватикана, касающиеся частного лица. Может быть, это вызовет у вашего начальника ответное желание хоть как-то помочь мне.

Ханрахан рванулся вперед и попытался схватить папку. Однако Денни успел подскочить к столу и накрыл ее изящной ладонью.

– Нет, Брендан, – твердо сказал он, – это решение окончательное и бесповоротное.

– Боже мой, Майкл, – взмолился Ханрахан, – что ты делаешь? Ведь без этих бумаг ты не сможешь выторговать у них свободу.

– Мне все равно, – тихо ответил Денни. – Я не хочу, чтобы на моей совести были еще какие-нибудь жертвы. Пусть забирают.

Ханрахан выругался сквозь зубы и неохотно вернулся на стул.