Сезон охоты на ведьм
Шрифт:
У неё опять задрожали губы, словно от холода, и, чтоб не заплакать, девочка принялась хулиганить, брызгая на Вадима водой. Немного успокоясь, добавила:
– Это как у крестоносцев, знаешь? Можно мочить, грабить, насиловать, но если предан Богу, тёплое местечко в раю тебе уготовано. Не Бог, а крёстный отец какой-то, пахан воровской!..
– Ну что, он вот так прямо на тебя набросился, – спросил Вадим, – ни с того ни с сего?
– Вот так прямо, – подтвердила Юля. – Явился среди ночи – лицо чужое, руки ледяные, глаза пылают. И если б не твой презент, от колдовских щедрот… Знаешь, я ведь давно с ним не пересекалась: днём он отсыпается, ночью пропадает.
– И с чего все они заделались полуночниками? – удивился Вадим. – Не иначе сверху моду спустили.
Ему вдруг пришло в голову: а не придумывает ли Юля? Проще говоря, не врёт ли? Сколько б его ни ловили на доверчивости, Вадим продолжал даже заведомую ложь принимать за чистую монету. И только затем, вспоминая о прежних обманах, начинал исподволь прощупывать собеседника. И что за радость: дурить голову такому лоху? Впрочем, истории обеих гостий стыкуются настолько, будто они сговорились, – что вряд ли.
– Ничего, – пригрозила Юля, – он у меня попляшет. Я такое ему устрою!..
– Зачем? – спросил Вадим.
– Чтоб ему было плохо, – повела девочка плечом.
– Зачем? – повторил он.
– А почему я должна спускать?
– Что ты за других переживаешь: как бы кому сделать хуже. Лучше о себе подумай.
– Но если мне хорошо, когда ему плохо? Он ещё заплатит – за всё!
– Ты что, сильней его, – спросил Вадим, – или умнее? Куда ты лезешь?
– И всё равно я ему устрою: ткну харей в собственное дерьмо!..
– Можно быть стервой либо дурой, – попытался рассердиться Вадим. – Объединять в себе обеих – накладно. Когда на тебя разогнался бульдозер, разумней убраться с его пути.
– «Разумненький Буратино», – сказала Юля. – Живёшь тихо, не высовываясь, в своё удовольствие. По ночам трахаешь кого захочешь, благо дурочек вокруг полно, – стоит по головке погладить да мослами потрясти. Ты – кобель, да? Кобелино!..
– «Ума нет – считай калека», – заметил он. – Не понимаешь, что заступила на чужую территорию? Твоя свобода кончается возле моего носа!
– Это самая выступающая твоя часть?
– Если не считать груди.
– Но ведь для избранных ты оттопыриваешь ещё кое-что? И как тогда насчёт свободы?
– Слушай, солнышко, – заговорил Вадим, – я ведь не обязан перед тобой оправдываться, потому что, слава богу, у меня хватило ума… – Он заставил себя притормозить, почувствовав, что избыточно многословен, а значит, именно оправдывается. – Короче, тут нет криминала, – решительно сказал он. – Алиса – давняя моя приятельница, а здесь ночует потому…
– Ну понятно! – перебила Юля. – Почему по старой дружбе не перепихнуться разок-другой? Никому от этого не хуже, а для здоровья полезно. Опять же теплее вдвоём!.. Что, не так? – Она отрывисто засмеялась. – Потрахаться, чайку испить, снова потрахаться, обсудить постановку или передачку, ещё раз потрахаться под задушевную беседу – а всё это вместе называется встречей друзей, да?
– Теперь ты и вправду меня рассердила, – болезненно улыбаясь, сообщил Вадим. – А делать это не стоило: больше я не стану тебя щадить.
– Сейчас уписаюсь с испугу!..
– Я понимаю, тебе плохо, – продолжал он. – Но ты хоть что-то сделала, чтоб избежать неприятностей? Либо как-нибудь их побороть? Ты умеешь только скандалить и ныть. Мечешься от билдеров до воображенцев, вертишь хвостом перед юнцами и стариканами, страдаешь из-за отсутствия смысла – но кто за тебя станет его добиваться? Даже любить по-настоящему ты не умеешь: чуть что – лапки кверху. И все вокруг виноваты – только не ты!..
Старый мудрый… дурак, сказал Вадим – уже себе. Что ты несёшь? Кто и когда хотел знать о себе «всю правду и ничего кроме»? Кому она вообще нужна?
Однако отступать было поздно. И Юлька уже смотрела на него иначе, хотя спрятаться от её взгляда хотелось по-прежнему.
– Ну почему ты такой? – спросила она.
– Собственно, какой?
– Блаженный, что ли. Ты безопасен и надёжен, рядом с тобой расслабляешься. Но остальные-то другие, и каково после тебя возвращаться к ним – ты подумал? Вот если б ты брал под крыло на всё время…
– Я бы, может, и брал, да размах крыльев не позволяет, – сказал Вадим. – И пойдёт ли это на пользу? Во всяком случае, я никому своё общество не навязываю.
– Это что, предложение убираться?
– Ни в коем разе! – испугался Вадим очередной неловко выстроенной фразы. (Сколько раз обжигался!) И что они такие мнительные – слова нельзя сказать, чтоб не извратили! Да ещё из всех мыслимых толкований выберут самое для себя оскорбительное и будут стоять на нём вмёртвую, сладострастно поворачивая воображаемый нож в воображаемой ране, точно завзятые мазохисты. И все попытки выправить ситуацию будут её усугублять, словно им вправду доставляет наслаждение себя мучить, а через себя и его – виновного в неуклюжести, но уж никак не в злом умысле.
А девочка уже выбиралась из ванны, разбрызгивая воду.
– Слушай, прекрати! – потребовал Вадим. – Что за детство, в самом деле?
Не отвечая, она наспех обтёрлась, выскочила в прихожую и стала вколачивать маленькие ступни в босоножки. На всякий случай Вадим перекрыл вход на кухню, где сушился её сарафанчик.
«Всё-таки придётся оправдываться, – подумал он, уже готовый смириться. – Правда, не с моими талантами этим заниматься, и вины за собой особой не вижу, но куда денешься? Эх, грехи мои, грехи…»