Сезон туманов. Долгий восход на Энне
Шрифт:
— Могли бы вы отсюда попасть в центр круга? — спросил Ротанов своих сопровождающих.
Высокий человек в потрепанной кожаной куртке, весь обвешанный какими-то фляжками и ящичками, с двумя вещевыми мешками за плечами, хитровато прищурившись, смотрел на Ротанова.
— Это может сделать любой мальчишка, ни разу не державший в руках лучемет.
— Синглиты всегда так плохо стреляют?
— Если бы они плохо стреляли, половины из нас не ушло оттуда из-за случайных попаданий.
— В чем же дело?
— Убивать нас им ни к чему… Не так уж много людей осталось, каждый из нас ценится на вес золота. Мы им нужны живыми.
—
— А они и есть одно. И сейчас напали только затем, чтобы нас задержать. Мы ведь могли помешать… — Он кивнул на соседний холм.
Ротанов не стал спорить. Он чувствовал, что в предположении инженера что-то неверно, хотя, казалось, новые факты подтверждают его правоту.
Этот самый анофелес, о котором говорил инженер, прежде чем превратиться в комара, проходит несколько стадий. Из яйца вылупляется не комар, а что-то другое… какая-то личинка… Что, если синглиты?… Нет, оборвал он себя. Рано делать выводы. Сейчас он будет собирать факты, как можно больше фактов и никаких предвзятых мнений…
Что-то в нем сопротивлялось простым и очевидным выводам, что-то связанное с городом и с той женщиной. Слишком много было в ней человеческого для того, чтобы быть только разновидностью этого чужого, словно пришедшего из кошмара существа.
На втором холме действительно не оказалось ничего интересного. Поляна с утоптанной, словно на ней танцевали, землей, небольшое углубление в центре воронки, где лежало яйцо. Следы тяжелых ботинок. Отпечаток платформы кара, где тот стоял с отключенной подушкой. Ротанов и сам не знал, что он здесь ищет.
— Этот кар, кто его делал? — спросил он хитроватого лучеметчика.
— Синглиты. У нас не осталось заводов и материалов. Едва справляемся с производством зарядов и самого простого оружия.
— Значит, и наши тоже?
— Конечно. Трофейные. Хорошие машины. У синглитов каждый раз бывает что-нибудь новенькое. Заводы им достались сильно потрепанные, но они там все переделали и наладили свое производство.
Это сообщение не понравилось Ротанову: выходило, что главной производительной силой на планете в настоящее время являлись не люди и даже не люссы, ее законные хозяева, если признать за ними наличие какого-то интеллекта, а кто-то третий… И если верны его первые впечатления, люди постепенно сдавали позиции, уступали первенство почти во всех областях. Можно было признать и принять временное поражение, отступление человека под давлением обстоятельств. Наконец, он готов был примириться, если бы человек встретил в космосе разум, равный себе, или даже превосходящий человеческий, каким и был, возможно, разум рэнитов, и отступил в поединке с ним… Но ведь произошло что-то совсем другое, что-то не укладывающееся ни в одну из этих схем… На планете хозяйничают синглиты, почти полные копии людей внешне и интеллектуально; мало того, до появления человека их, судя по всему, здесь вообще не было, с кем же мы тогда воюем? С собственными тенями?
Они начали спускаться с холма, так и не обнаружив ничего интересного. У самого подножия, где совсем недавно рвались их протонные заряды, все обуглилось от высокой температуры. Кое-где дымились и чадили остатки искореженных кустарников. Земля была горячей и смрадной, от нее поднимался пар, пахло чем-то отвратительно зловонным. На самой границе обожженной зоны они наткнулись на обломки. Похоже, здесь взрывом разнесло кар или какую-то другую машину. В оплавленных кусках обшивки трудно
— От них никогда ничего не остается. Один туман. Даже если пулей зацепит как следует, повредит внутри что-то важное, синглит сразу начинает распадаться, только облачко пара поднимется, и все.
— Конечно, так и должно было быть, ничего, кроме тумана, ничего вещественного — так, чтобы после побоища не в чем было себя упрекнуть, словно и не было ничего… Один туман… — Ротанов пнул ногой какой-то обломок, железо жалобно скрипнуло. Хорошо хоть это осталось. Он решил взять с собой небольшой обломок, толком еще не зная зачем, просто чтобы что-то противопоставить этому туману, какой-то след, почти улику… Наверно, инженер все-таки был прав, не совсем доверяя ему. Не мог он быть полностью на его стороне. Возможно, потому, что у него в ушах до сих пор звучали слова: «Люди, наверное, очень злые…»
Несмотря на то, что у них не было другого выхода, несмотря на то, что на них предательски напали ночью, они не имели права ожесточаться, слепо хвататься за оружие и бить без разбору во все чужое именно потому, что они люди…
На том же кусте, где висели куски обгоревшей материи, что-то тускло блестело, наверно, обломок, клочок металла… Почему-то он не хотел брать его на глазах у своих спутников, и, только когда они отвернулись, пошли вперед, он протянул руку и быстрым, почти вороватым движением снял железку с куста. Она оказалась неожиданно ровной. Цепочка гладких квадратиков, похожая на браслет. Не раздумывая, Ротанов сунул ее в карман и догнал своих спутников. Они шли спокойно, закинув лучеметы за спину. Былого напряжения не было и в помине, словно знали, что повторного нападения не будет…
Ротанов вошел в помещение медицинского сектора. От стен тянуло промозглой сыростью, большинство приборов стояло зачехленными, без проводки. Даже большой диагностический, судя по всему, работал лишь на половине своих блоков. Доктор сидел сгорбившись и что-то торопливо писал на большой желтой карте. Его халат, давно не стиранный и местами прожженный кислотой, был под стать всему кабинету.
Ротанов со школы не любил врачей, инстинктивно, как всякий здоровый человек, старался избегать контакта с ними, но сегодня, впервые за долгие годы, он вошел в этот врачебный кабинет по собственной инициативе.
— Ну, что там? — спросил он как мог равнодушнее.
— Не торопите меня! — вскинулся доктор. — Я не электронно-счетная машина. Сядьте и подождите, мне надо еще обработать данные.
Ротанов вздохнул и уселся на холодную металлическую табуретку перед диагностическим аппаратом, другого стула здесь не было. И сейчас, пока томительно тянулись секунды в затхлой тишине этого кабинета, нарушаемой лишь монотонным шумом капель, разбивавшихся в тазу, да скрипом пера доктора, Ротанов задумался над тем, почему решился на полное медицинское обследование, которому подвергают космонавтов только после возвращения с планет, признанных зараженными опасной микрофлорой, или еще в каких-нибудь чрезвычайных случаях. Неужели он поверил намекам инженера и всем этим разговорам о том, что человек после контакта с люссом теряет свою индивидуальность, изменяется психика, мотивы поступков?… Нет. Он чувствовал: ничего в нем не изменилось, все осталось прежним. И все же…