Сфера. Сборник
Шрифт:
Начальник политотдела, уже во втором часу ночи, еще раз собрал второй взвод и поговорил с курсантами: по-отечески попросил не распускать слухов, не опускаться до какой-то мистики и, еще раз посочувствовав, сообщил, что дает всем кратковременный отпуск на три дня.
Попасть в высшее военное училище было в этих краях очень престижно, а второй взвод считался «блатным» – это были дети разного рода начальников и чиновников, которые пристраивали туда своих сыновей, используя всю мощь властных преференций и связей. Так что у половины взвода в городе и области жили родители. Остальных прихватили с собой имеющие родню курсанты – кто одного, кто двоих, просто по дружбе. Сёмка сказал, что у него есть невеста, и
Ира своего друга никогда прежде не видела в таком состоянии. Осунувшийся, испуганный, ей даже показалось, что его трясло, когда он думал, что она на него не смотрит. К еде не притронулся, только выпил две кружки чая. Она, тактичная девочка, не задавала вопросов, понимая, что в таком состоянии лучше дождаться, когда он сам скажет о том, что произошло. Он заговорил жарко, быстро сбиваясь, глотая окончания, и нес какую-то несусветность, из которой Ира разобрала только то, что ему надо к бабке-знахарке.
– Ну, есть же всякие тетки, бабки, которые заговаривают, порчу снимают, предсказывают?
Вот к одной из таких Сёмка вдруг страстно захотел попасть и чуть не умолял свою девушку, чтобы она помогла найти ее.
– Может, тебе валерьянки налить?
– Налей!
Эта его готовность даже к валерьянке испугала ее больше, чем весь поток мутного Сёмкиного сознания.
В конце концов, ему пришлось рассказать про гибель их сержанта, конечно, без жутких подробностей, и про то, что он этого сержанта очень сильно ненавидел. Сёмка раз за разом повторял: «Очень сильно ненавидел», и вот он думает, что, может быть, это его ненависть, такая сильная, этого сержанта и убила. И ему надо как-то справиться с этими его внутренними силами, которые ему самому никак ни понять, ни усмирить не удается.
Если бы Шлосберг просил Иру о таком одолжении в обычной ситуации, в спокойном разговоре, то она, скорее всего, отмахнулась бы от него, и, на самом деле, никаких «бабок-колдуний» она не знала. Но в этот раз, глядя на трясущегося, горячо выплескивавшего эти свои нескладные фразы парня, у нее, словно фонариком, в памяти высветило одно имя – Надежда Вишневская, мама ее детской подружки. Детской, потому что дружили они в детском саду, а потом учились в разных школах и виделись редко, но Ирина помнила странные рассказы про ее мать: будто обладала она экстрасенсорными способностями и даже кого-то вылечила, но больше и от родителей, и от некоторых знакомых слышала, что говорили о Надежде недоброжелательно: «Темная сила, темные дела».
Миловидная, лет сорока пяти, женщина, черные волосы, темные глаза, сидела напротив Сёмки за столом светлого дерева в обычной квартире обычной пятиэтажки. Он только начал рассказывать свою историю, повторяя то, что говорил Ирине, лишь несколько все упорядочив, но Надя, прервав его после нескольких слов, взяла Семёна за руку и внимательно посмотрела в глаза. Сёмка заморгал и сощурился, испытывая от пристальности этого взгляда все возрастающую неловкость.
– Семён, вам не ко мне надо, вам к другому человеку. Он живет за городом, в цыганском поселке, но сам не цыган, не опасайтесь ничего. Дадите ему эту записку, и он вас примет, – она написала на листке бумаги адрес, номер автобуса, который шел от центрального автовокзала, и имя этого человека – Василий Иволгин.
Сёмка вышел из подъезда. Он с трудом перенес эту встречу и тяжелый взгляд этой женщины, но в тоже время ему поверилось в ее способность направить его по верному пути. Он вдохнул полной грудью свежий, морозный воздух и только потом посмотрел на листок. Он не был сложен каким-нибудь специальным образом для тайности послания, а остался обычным прямоугольником с адресом на одной стороне и именем – Надежда – на другой.
Глава 6
Дом по указанному адресу стоял в ряду похожих на него деревянных полутораэтажных строений. Сёмке вспомнилось из какой-то книжки, что верхний полуэтаж называется мезонином. Дом был выкрашен в темно-зеленый цвет, и ставни, которые как раз в это время, на закате солнца, закрывал невысокий мужчина в непривычном для этой местности костюме-«тройке», тоже были сочного зеленого цвета. Мужчина, видимо, почувствовав приближение гостя, обернулся, потирая руки: было градусов двадцать мороза, и железные засовы ставней обжигали холодом.
Шлосберг все это фиксировал каким-то отстраненным взглядом – видимо, от сильного волнения он машинально находил причину отвлечь внимание от неотвратимо тяжелого, как он предполагал, надвигающегося разговора. Ему понравилось то, что он вспомнил это слово – «мезонин», от него веяло ностальгией, уютом и спокойствием.
– Вы ко мне?
Как он произнес это, какой был при этом наклон головы и вся его поза, голос, тон! Сёмка от этих коротких слов почувствовал такое облегчение, такое тепло к этому совершенно незнакомому человеку, что чуть не заплакал. Все его отчаяние, все нервное, на грани срыва, состояние искало выхода, поддержки, надежды на возможность исправить ситуацию, в которой он оказался. И это «Вы ко мне?», словно распахнутые ворота к спасению, привели Шлосберга в дом Иволгина.
Cёмка протянул ему листок той стороной, на которой было имя «Надежда», и Иволгин принял его, проведя рукой по немного смятой шинельным карманом поверхности, будто пальцами считывая это имя.
Просторную комнату в три окна при закрытых ставнях освещала большая люстра с наполовину включенным ожерельем ламп. В центре комнаты – стол с несколькими стульями. Темного дерева старинный буфет с витриной, в которой тускло мерцала фарфором посуда, прислонился к стене, противоположной окнам. В углу – камин и два кожаных кресла, массивных, и тоже, насколько мог оценить неопытный Сёмкин взгляд, из прошлой эпохи. Почти половину комнаты занимали стеллажи с книгами, из такого же, как и буфет, темного дерева, выстроенных (так они выглядели: не сколоченные, а именно выстроенные), похоже, вместе с этим домом, от пола до потолка, несколькими рядами, как в общественной библиотеке. Сёмка такое количество книг и такое расположение книжных полок только в библиотеке и встречал.
– Зовите меня Василий, – Иволгин протянул руку и на ответное «Семён» крепко пожал Сёмкину руку. Он усадил гостя за стол, подошел к камину, пошевелил кочергой горящие поленья и, вернувшись к столу, уселся напротив.
– Надежда просто так ко мне никого не пошлет. Я обязательно предложу вам чай и ужин, если вы проголодались, но позже. Вначале вы расскажете мне, что так сильно смутило вашу душу?
Шлосберг много раз в последующие годы пытался вспомнить, как выглядел Иволгин, но восстановить в памяти не удавалось ничего, кроме серого костюма-«тройки» и ощущения, что он общался с удивительным, интеллигентным, тонким человеком, настолько располагавшим к себе с первых слов, с первых жестов, что ему просто не с кем было его сравнить. А вот черты лица? Разве что седые виски и продолговатый овал неясным пятном всплывали в сознании. Странно это было, впрочем, не более, чем все остальное общение с Василием Иволгиным.
Семён рассказал то же, что уже говорил Ирине и начинал рассказывать Надежде. Иволгин слушал внимательно и, когда Сёмка уже остановился, долго сидел, глядя перед собой в раздумье:
– Как выглядит эта сила? Есть у нее зримый образ?
Шлосберг от неожиданности самого вопроса и долгой паузы перед ним вздрогнул, но про шар говорить не осмелился – просто притих, упрямо сжав губы. Иволгин не настаивал, спросил по-другому:
– К чему ближе это чувство, которое у вас возникает: к воде или огню?