Шах и мат
Шрифт:
– Который Маккейн? – уточнил Питерс, и Джек кивнул. – Хорошо.
– Второе, – продолжил Ричард, – нужно отвлечь внимание русских на ложную цель, ненавязчиво продемонстрировав таким образом наше присутствие. Будет больший резонанс, а соответственно – много антироссийской риторики в наших правительственных кругах. Будем использовать для этого Государственный Департамент. Сам понимаешь: Кони – болтушка та еще.
Питерс внимательно слушал, делая в блокноте небольшие пометки.
– И третье, – Ричард сделал ударение на этом
Джонатан Питерс ответил не сразу, обдумывая некоторые детали.
– В общих чертах, – начал он, – как всегда, классика безупречна. Однако остаются детали. Понятна ситуация с дестабилизирующим фактором и регионом. Как мы обеспечим «присутствие»?
– У тебя большой бюджет? – в лоб спросил Ричард.
– Хотелось бы больше, но вполне сойдет.
Ричард призадумался, формулируя мысль.
– Подсунем подтвержденную фактами информацию, что в одном из государств на Кавказе, зарплата правительственным сотрудникам якобы выплачивается из госбюджета США.
Глаза Питерса загорелись.
– Джек, отличная мысль!
Ричард лукаво улыбнулся на похвалу друга.
– Второй момент: эпизоду нужно красивое название, – сказал Питерс.
Ричард думал недолго.
– Как насчет такого: операция «Чистое поле»?
Глава: ход Кривошеева (часть I)
Украина, г. Севастополь, май 2008 года
– Любка, – он широко улыбнулся добротно сложенной бабе лет сорока, которая стояла рядом с бидоном, полным жареных пирожков, – дай мне два твоих фирменных с капустой и мяском.
Его голос отчетливо выдавал типичные для украинского языка «гаканье» и «шоканье», которым грешат все местные вне зависимости от национальности, продолжительное время жившие в восточной части Украины.
Внешне от местного он ничем не отличался: свободно висевшая на теле светлая рубашка с вышивкой, заправленная в недорогие, но прочные – как раз для повседневной носки – штаны, и сандалии на босу ногу. Посаженная на затылок шоферская кепка, чье место было скорее в краеведческом музее, из-под которой торчал чуб густых вьющихся волос, делала его похожим на фраера из послевоенных пятидесятых.
– Ишь ты, – бодро ответила Любка, ловко выудив из бидона два пирожка и упаковала их в пакетик, приложив несколько одноразовых салфеток, – два ему. И никакая я тебе не Любка. А Любовь Львовна.
Между тем в ее голосе отчетливо слышалась радость, которую испытывает каждая женщина, когда мужчина обращает на нее внимание, пусть даже из-за «фирменных» пирожков с капустой и мясом. «Да и какая разница? – наверное, говорит женское самолюбие в такие моменты. – Главное, что нравятся! И вовсе не имеет значения почему».
К слову сказать, Любка, или Любовь Львовна, принадлежала к тому типу женщин, которых мужики не без удовольствия называют «гарна украинска баба», вкладывая в это определение всю мужскую нежность и любовь. Эдакое воплощение некрасовской мысли: «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет».
– Ой, Любка, да брось, – он изобразил подобие реверанса и снял шоферскую кепку вместо шляпы, словно мушкетер из фильма Юнгвальд-Хилькевича.
Она поманила его к себе пальцем и, понизив голос, сказала:
– Петь, вчера была у Нинки. Зашла за мясорубкой, она же, такая поганка, все время мне ее вернуть забывает.
Он понимающе кивнул.
– Так гляжу, сидит она в этом, – Любка сморщила лоб, вспоминая, чем же таким было «это».
– В Интернете, – подсказал Петя.
– Ну да, в нем самом, в Интернете, – тут Любка опомнилась, – а ты откуда знаешь?
Петя откусил пирожок.
– Так Нинка уже всю неделю жужжит, что провела Интернет, – и тебе тоже, думаю, пора бы. Цивилизация все-таки, современные технологии.
Любка фыркнула, скорчив недовольную гримасу.
– Мне и так неплохо живется, без ваших там всяких технологий.
– Любка, не отвлекайся.
– Так вот, – вернулась она к повествованию, – сидит, значит, в Интернете, что-то там ищет. Ну, ты же знаешь Нинку.
Петя улыбнулся, принимаясь за второй пирожок.
– Она вечно что-то ищет, что с Интернетом, что без него. Как сорока на барахолке. В общем, сидит на этом, – Любка опять напряглась, вспоминая, как называется очередное «это», но быстро плюнула и продолжила: – не важно. В общем, сидит она и фамилию свою проверяет на предмет графства там всякого и баронства.
Петя едва не подавился со смеху.
– Любка! Ой, Любка!
– Что? – моментально состроив обиженную мину, буркнула она в ответ.
– Голубых кровей, – через смех поправил Петька.
– Каких еще голубых? – Любка потеряла нить заведенного ею же самой разговора.
Петька хихикнул:
– Продолжай, Любась. Я тебе потом растолкую. – И ущипнул ее за пышный зад.
Любка наигранно взбрыкнула, для правдоподобия гневно стрельнув глазами на Петю, и демонстративно отстранилась.
«Милашка», – призналось само себе Любкино женское самолюбие.
– Ты меня будешь слушать или нет? – спросила Любка, на что Петька, жуя пирожок, промычал «угу». – Ну, я Нинке и говорю, мол, что ты, калоша старая, там смотришь? А она такая важная сидит и говорит мне, ты, мол, Любка, остроты-то поприбереги для других. Мы дворянских кровей, и терпеть ваши деревенские ругани не намерены. Я как услышала, так чуть не грохнулась от удивления со стула на пол и говорю ей: «Ты что там мелешь, баба полоумная?! Какая ты дворянка?! На себя в зеркало просмотри, дворянка! Раскулаченная ты в 19 году барыжница, и то с натягом».