Шахматная доска
Шрифт:
— Что это значит, Джимми?
— Да, Майк, это значит, что с первых ходов машина не могла пользоваться дебютными наработками на игру. Дело в том, что первые десять-двадцать ходов машина делает, так сказать, по памяти. Как, впрочем, и профессиональные шахматисты. Увертюры игр разобраны программой, а в случае с Гаспаровым ей пришлось всецело включаться в игру с самого начала.
— То есть, Гаспаров заставил машину думать, а не выдавать готовые ответы?
— Да, что-то вроде этого. Кроме того, отдав права действия машине, русский смог планомерно выстраивать позицию, наблюдая за активными действиями машины. Как
Следующим утром, когда в студии уже начиналась вторая партия, потряхивая газеты, жители Нью-Йорка лишь начинали смаковать перипетии вчерашнего поединка. На первых полосах всех уважающих себя изданий лучшие журналисты рассуждали об эре компьютеризации, гениальности Гаспарова и возможных развитиях шестиматчевого противостояния. Колонки, мнения, таблицы, отчеты. Подобные тысячам комбинаций тысячи букв. Предположения, клетки, фигуры и факты. Профессионально и талантливо читали горожане и писали журналисты, и наблюдали зрители, и играл Гаспаров.
Уже в начале второй партии гроссмейстер получил преимущество. Вновь за счет нового, ускользающего от разума компьютера вступления Гаспаров предлагал, и машина думала. Долго. Мучительно и тяжко, словно оживая и учась нервничать. С каждым ходом «Нью Кинг» считал все дольше и дольше. Гаспаров изводил «Нью Кинга», и в конце концов процессор завис!
Время не останавливали. Анни смотрел на часы и думал, что, скорее всего, партия выиграна. Вряд ли, думал он, им удастся заставить его играть вновь.
Гаспарову удалось сломать компьютер. Сломить. Машина набирала фигуры, и он отдавал ей их, лишь укрепляя свое положение. «Нью Кинг» пожирал слонов и коней, словно самый голодный на свете человек, и в это время Анни выстраивал пешечную цепь, которую компьютер просто не смог бы пройти. Гаспаров смотрел на ошеломленного Паркера и надеялся на то, что если компьютер и включится, то обязательно съест пешку и провалится.
В отличие от всех присутствующих в зале людей, Гаспаров был единственным человеком, который понимал, что партия складывается не совсем хорошо. Даже секунданты не видели этого. Дебют, который предложил русский гений, оказался не столь идеальным, как полагали зрители. Компьютеру все же удалось просчитать его. Это, конечно, тревожило Гаспарова, но в то же время он понимал, что получит преимущество в партии, если машина съест пешку. Впрочем, как раз в этом он не сомневался. В такой ситуации тысячи раз, по всем правилам и исключениям, по всем шахматным религиям и верованиям компьютер должен был съесть пешку.
Представители «Пинтела» просили подождать. Еще немного. Какие-то люди постоянно то вбегали, то выбегали из студии. Что-то передавали Паркеру и спрашивали его. Отвечали на вопросы журналистов и вновь убегали. Компьютер висел. Вот уже пятнадцать минут. Не думал, но висел. Для самой умной на свете машины это было что-то вроде комы. Паркер нервничал, и сотни людей в десятке комнат делали все от них зависящее, чтобы заставить «Нью Кинга» играть. Его упрашивали и перегружали, запугивали и, словно человека, умоляли ожить.
Гаспаров смотрел на пешку. Долго. Он знал, что вот-вот ее уберут. Она исчезнет, как исчезали тысячи солдат его великой армии. Компьютер сделает ход, про себя говорил Г аспаров, Паркер махнет рукой, клетка станет пустой. и все изменится. Я поведу в счете. 2:0.
Кто-то дал сигнал. Зал оживился. Зашелестел. Компьютер вернулся. «Нью Кинг» проснулся. Вновь. Он был готов к игре.
Гаспаров знал историю о гроссмейстере, который заснул прямо во время шахматного турнира, но теперь он не мог о ней думать, компьютер делал ход, и шахматист возвращался к игре.
Паркер не взял пешку. Когда рука американца потянулась за другой фигурой, Гаспаров непонимающе посмотрел на него.
«Что он делает?» — подумал Анни и, не выдержав, вопреки всем правилам, спросил:
— Вы уверены?
— Что вы имеете в виду?
— Вы делаете странный, нелогичный ход.
— Что вы себе позволяете!
Никакой ошибки не было. «Нью Кинг» в самом деле решил не брать пешку. Машина совершала неестественный шаг, и Гаспаров не мог поверить собственным глазам. «Нью Кинг» не просто отказывался взять пешку, но совершал поступок, на который машина не могла решиться. План рушился. На глазах. Компьютер перехватывал инициативу, и человек проигрывал. Гаспаров еще мог бы побороться, но теперь, впервые в жизни, впервые за долгие годы изнурительных шахматных турниров, он был выбит из седла. То, что сделал «Нью Кинг», противоречило всему, что знал Гаспаров. Солнце было круглым, земля была круглой, его звали Анни; когда шел дождь, крыши были мокрыми и так далее. Компьютер не мог, не мог не взять пешку в такой ситуации. Стив Паркер улыбался партнерам.
На традиционной послематчевой пресс-конференции Гаспаров не мог найти себе места. Еще никогда, никто и нигде не видел его таким растерянным. Именно таким его хотели видеть после посадки в Нью-Йоркском аэропорту, именно таким он был сейчас. Словно пытаясь что-то стереть, будто бы ощущая эхо горячей, хлесткой пощечины, как заколдованный, Гаспаров водил ладонью по щеке. Водил и водил, водил и водил. Он не понимал, совсем не понимал, ничего не понимал.
Как, как машина могла сделать такой ход? Как?
Журналисты задавали вопросы, и, наверное, он что-то отвечал. Слепили фотовспышки, перед глазами стояла пешка. Гаспаров вспоминал глупейший взгляд Паркера. Взгляд человека, который играл и не осознавал, что в шахматах порой жизненно важно НЕ брать фигуру. Лицо человека, который просто двигал фигуры. Актер, который, ничего не смысля в игре, с легкостью обыгрывал самого сильного шахматиста планеты. Машина не взяла пешку, и Гаспаров не находил тому объяснения. Этот поступок симулятора оставался за гранью человеческого понимания. Процессор не мог себя так вести. Паркер улыбался, но не понимал, что компьютер совершил что-то невозможное.
Вечером, когда все вопросы были заданы и все акции проданы, совершенно один Анни стоял у окна. В другой комнате постоянно трещал телефон. Кто-то говорил, но Гаспаров не слышал.
В таком состоянии прошли двадцать четыре часа. Третья партия была сыграна вничью. На автомате. Гаспаров провел ее словно компьютер. Он не думал, он просто решал задачи. Его мозг был миллионом ячеек. «Число, хранящееся в ячейке 6809, прибавить к числу, хранящемуся в ячейке 4302, результат поместить в ту ячейку, где хранилось последнее из чисел».