Шахматная доска
Шрифт:
— Как вы сказали, Николай Александрович? — спросил врач.
— Я сказал комплиментно, от слова комплимент.
— Опять вы, Николай Александрович, слова выдумываете!
— А отчего же не выдумывать, коль скоро труп наш так мастерски стреляется!
— Да уж, Николай Александрович, всем горлом заглотнул!
Сидевший спиной к ним Жарков всхлипнул и попросил Настеньку принести настойки валерьяны.
— Да будет вам, Михаил Иванович! — продолжал следователь. — Что ж это вы, в самом деле, так убиваетесь! Нам
— Правда, Николай Александрович, — спокойно отвечал врач, осматривая затылок Лепехина.
Тон, в котором посмел говорить следователь, приводил Жаркова в бешенство. Позабыв обо всем, он вскочил со стула и начал исступленно кричать:
— Труп? Два трупа? Вам нужно два трупа или один? Да. да как вы смеете так говорить! Как у вас язык поворачивается! Труп! Да знаете, знаете вы, что тут перед вами.
Жарков чуть было не сказал «лежит великий шахматист», однако, обдумав это словосочетание, решил промолчать.
— Я знаю, кто это, Михаил Иванович! Это труп! Потому что труп — это труп, он иначе не существует! Тело это, Михаил Иванович! Я вижу перед собой остывшего мужчину, и как уже говорил, второй мне здесь не нужен. Желаете вешаться — вешайтесь, но в другом квартале! Впрочем, вы ведь у нас персона известная, вашу смерть все равно повесят на меня.
— Да как, да как вы.
Жарков вновь разрыдался.
Около часа, под аккомпанемент время от времени набиравшего силу мужского всхлипывания, полицейские осматривали комнату, врач обследовал труп, старший следователь Николай Александрович Жирмунский — собственные ногти.
Когда настойка валерьяны начала действовать, успокоившись, Жарков обернулся, чтобы еще раз взглянуть на своего, теперь уже мертвого, ученика. Лепехин лежал на полу. Его веки были высоко подняты, а глаза полны удивления. Он был похож на человека, который чем-то подавился.
— А вы уверены, что это самоубийство? — набрав полный рот смелости, вдруг спросил Жарков.
— Уверены! — ответил Жирмунский и добавил: — Так что же мы теперь будем делать, Михаил Иванович?
Вопрос следователя показался Жаркову плевком. «Что мы теперь будем делать?» — повторил он про себя.
«А что вообще теперь можно делать? Что я могу ответить на такой вопрос? — со злостью, но в тоже время совершенно растерянно думал педагог. — Лепехина нет. Через несколько дней в Будапеште финальный матч. Придется все отменять, что же еще делать?!»
— Я не очень понимаю, о чем вы говорите, когда спрашиваете, что нам теперь делать?
— Я спрашиваю, как нам быть с предстоящим поединком?
— С поединком? А как с ним еще можно поступить? Его придется отменить!
— Это исключено, Михаил Иванович! Исключено! Об этом не может быть и речи! Лепехин должен играть!
— Играть? Как это понимать? Господа? — словно в поисках помощи Жарков осматривал комнату, пытаясь заглянуть в незнакомые пары глаз, однако никто не обращал на него внимания. Все были заняты своими делами, и от происходящего Жаркову делалось плохо. — Я. я не очень понимаю, что вы хотите этим сказать? Что вы предлагаете?
— Я, Михаил Иванович, пока ничего не предлагаю. Ясно одно — политическая ситуация в стране не позволяет нам проиграть этот поединок. Народ взволнован, каждую неделю бунты и волнения. Министров стреляют, словно воробьев. Народу следует отвлечься на что-нибудь житейское, на что- нибудь такое трогательное и гордое, понимаете? Эта победа нам чрезвычайно нужна!
— Очень нужна победа? — Жарков еще раз посмотрел на труп Лепехина и остановил на нем взгляд.
— Победа нужна! — спокойно произнес Жирмунский.
— Но, но как же нам быть? Алексей Алексеевич мертв.
— А мы его оживим! Ха-ха. Шучу, шучу, Михаил Иванович! Шучу я! А вот в том-то и дело, что-то нам нужно делать. Да-а-а.
— Быть может, сыграет кто-нибудь другой? — вдруг спросил Жарков, и сам не поверил собственным ушам.
«Какая же я тварь! Вот он, Алеша, лежит передо мной, а я предлагаю заменить его кем-нибудь другим! Какая же я все-таки свинья!»
— Кто-нибудь другой? Нет! Это исключено! Играть должен Лепехин! А потому следует все хорошенько обдумать. Итак, у нас есть труп, и есть запланированная на среду игра, в которой наш труп должен одержать победу. По-моему, все очень просто, не так ли? Ваши предложения, Михаил Иванович?
— У меня нет никаких предложений!
— А еще стратег! Шахматист! Где же ваш хваленый ум? Эх вы, Михаил Иванович! Ладно! Сделаем послабление. ваше состояние. ладно, Михаил Иванович, ответьте мне вот на какой вопрос: у вас есть планы игр?
— О каких именно играх вы спрашиваете?
— Вы ведь вели своего рода летопись игр и ходов Лепехина?
— Вел.
— Вот и превосходно! В среду Лепехин должен начать белыми или черными?
— Белыми. Жребий.
— Как хорошо. Жребий к нам благосклонен. У шахматистов ведь есть возможность разговаривать с секундантами?
— Да, но только.
— Вот видите, как все просто, Михаил Иванович, а вы волновались.
— Что вы задумали?
— Победит ваш Лепехин, складненько.
— Складненько?
Черный Русобалт остановился у парадной известного актера Болеславского. Жирмунский хотел посетить и главного режиссера театра, в котором служил Болеславский, однако решил, что чем меньше людей будет задействовано, тем лучше.
Старая домработница предложила незваному гостю устраиваться в гостиной. Едва толстый мужчина осмотрелся — на лестнице появился фактурный незнакомец. В ночном халате, с бокалом красного вина. Артист большой сцены — Александр Сергеевич Болеславский.