Шрифт:
Дмитрий Андреевич ФУРМАНОВ
ШАКИР
Рассказ
Багажом пришло ко мне пуда три книг. Попробуй-ка, дотяни по нынешней дороге; все развезло, осклизло, распустилось. Со мною крошечные саночки (сосед-спекулянт больших не дал). Везу. От станции продвинулся еще всего 60 - 70 саженей, а пот так и садит - вижу, что до Арбата не вынесу. Стою раздумываю, как быть...
– Ай, товарищ-господин, давай я...
Из толпы выделилась фигура татарина; зипунишко, лапти, обычная татарская шапка... Дыры, лоскутья, клочья,
– Денег нет, брат, платить нечем будет...
– Мешок картошка везешь?
– спросил он, указывая на груз и, видимо, предполагая получить "натурой".
– Нет, книги.
– Книги... Куда книги везешь?
– Далеко, на Арбат.
– Далеко на Арбат? Давай я...
– Так нет, чего же, братец, давай уж лучше вместе, я тоже тебе помогу...
– И вместе харашо, давай вместе...
– Ну, так за сколько же?
– Рупь давай.
– Это сто тысяч?
– Сто тысяч давай.
– Так и быть - поедем...
Мы тронули... Целимся больше на дорогу - тут кое-где сохранился лед и снег... Мчатся автомобили, окатывают нас каскадами навозной жижицы, перегоняют на тротуар...
Спутника моего зовут Шакиром - он беженец с голодного Поволжья. Только вчера похоронил жену, осталась на руках полуторагодовалая малютка. Не знает, куда теперь с ней деваться, чем кормить. Сам работы не нашел, околачивается возле больших вокзалов. Но и тут дела Шакиру не даются: санок нет, купить их не на что, а на ручной багаж монополию захватили станционные носильщики, злобно встречающие ободранных конкурентов. Шакиру за пятьдесят пять, силенок у него осталось немного, на тяжелую работу не годится.
– Таскать все надо, - говорит он.
– Есть хочешь - таскаишь. А таскать не будешь - есть не будишь. Ящик таскаишь...
– Да у тебя и силы-то нет, Шакир, где тебе ящики подымать?
– Хлеба хочишь - сила есть, хлеба не хочишь - сила нет.
– А ты обедал сегодня?
– Вчера обедал...
– Ел сегодня?
– Вчера ел.
– А будешь есть?
– Буду есть - ты хлеба дай...
– Дам... А девочка твоя - кто ее-то кормит?
– Дворника жена есть... У нее девочка... Сколько деньги принес - жене дворника отдал, все ей отдал.
– А далеко живешь, Шакир?
– Тагански...
– Это пешком туда и пойдешь?
– Сегда пешком ходим... Деньги дочка нужны...
Я посмотрел ему на ноги: лапти запутаны в лохмотья; все это намокло, пропиталось навозным соком, грязью...
– Ноги-то мокрые?
– Ноги сегда мокрые.
– Болят они у тебя?
– Доктор ходил, сказал - болят ноги...
– Лечишь, значит?
– Больше доктор не ходил, станция ходил... работать надо. Деньги дочка носил.
За долгий путь о чем только не переговорили мы с Шакиром. Он рассказывал, как жил в батраках, как работал, нуждался. И выходило так, что прошлая жизнь была у него только чуть-чуть получше той, что настигла теперь... Он не запомнит времени, когда семья была бы разом - и сыта, и одета, и обута. Чего-нибудь всегда не хватало, а семья была в семь человек. Теперь кто поумирал, кто замуж повыходил, остался Шакир с женою вдвоем, да тут еще на грех девчонка родилась.
– Девчонка зря родился, - говорил мне Шакир.
– Девчонка не нада родиться... Малака нет, хлеба нет, голод есть - девчонка не нада родиться...
Но делать уж нечего; бьется, а кормит. Теперь, без "бабы" ему совсем тяжело: она хоть что-нибудь сварит, бывало, когда Шакир денег принесет, а теперь и денег заработает, да варить-то уж некому.
– Купишь хлеб, огурец, капуста, вода попил, больше нет ничего...
– И так каждый день?
– Так сегда... Только хлеб не сегда.
– Плохо тебе, Шакир, живется... А будет лучше? Как ты думаешь - будет лучше или нет?
Мне хотелось узнать - ждет ли он чего, надеется ли на что-нибудь? Только я опасался, что не поймет Шакир вопроса. Ан нет, понял - глаза осветились, расширились, помолодели.
– Все будит хароший...
– Так где же хорошо-то, - донимал я его, - посмотри, как ты нуждаешься...
– Сичас нет - и плоха... А когда будит - хорошо будит...
– Ты уж не доживешь, Шакир...
– Девчонка жить будит, дочка жить будит...
– А знаешь ты, что такое совет?
– Совет?
– переспросил он.
– Совет знаю, ходил совет...
– Нет, ты знаешь ли, как он выбирается, кто выбирает и что он делает?
Как ни силился Шакир что-то мне объяснить, - понять было невозможно. Я стал ему объяснять. Смеется радостно, останавливает меня среди луж и навозных кучек. Извозчики и автомобили обдают грязью, а мы стоим, и возбужденный Шакир, глядя мне в глаза, спрашивает торопливо:
– Бедный человек не будит?
– Не будет, Шакир.
– Все работать будим?
– Все...
– Ленин сказал?
Я радостно вздрогнул от этого вопроса. Мы про Ленина еще не говорили с ним ни слова - Шакир назвал его имя первый...
Так, значит, и он, этот вот темнейший человек, знает, знает и чувствует, что имя Ленина можно называть лишь там, где говорят о труде, что Ленин и труд - одно и то же?..
Перескажешь ли все, что говорили мы за двухчасовую дорогу. Только я заметил, прощаясь, что Шакиру слова мои запали в душу, что они ему радостны, что редко-редко, может быть никогда, не говорили еще с ним так, как это вышло теперь...
Взявши краюху хлеба в обе руки, погладывая ее с концов, он уходил от меня, веселый и довольный, на свою далекую "Тагански", к голодающей малютке дочке.
10 марта 1922