"Шалтай-Болтай сидел на…"
Шрифт:
– Я давно не был в Москве,- пожаловался Сергеевич собеседнику.- Я обнаружил, что очень многое изменилось. Но цельную картину представить себе затрудняюсь. Не могли бы вы, брат Борис…
– Оно и понятно,- не дослушав, кивнул Николаевич.- Разве из Берлина что разглядишь, будь даже семи пядей во лбу? А дела наши, брат Михаил, плохи, хуже некуда – вот такая картина. Перед выбором стоим, куда дальше: то ли быть единой и неделимой Великороссии, то ли не быть единой и неделимой,- и снова послышалась Сергеевичу в его голосе скрытая издевка.- Можем, правда, себя успокоить. Не одни мы перед выбором: и Великобритании
– Сепаратизм?- удивился Михаил Сергеевич.- Неужели сепаратизм набрал такую силу? Неужели можно говорить об этом всерьез?
В Берлине ему попадались листки различных обществ националистической, а то и ярко выраженной сепаратистской ориентации, однако он никогда не допускал и мысли учитывать эти сугубо местнические настроения при составлении собственных планов. Великороссия и Великобритания после семилетней войны казались незыблемыми монолитами, на внутреннюю стабильность которых вряд ли в обозримом будущем сумеет оказать влияние горстка любителей баварского пива и громких кровожадных лозунгов. И такое положение вещей Михаила Сергеевича до сих пор устраивало. Он стремился к вершинам власти не для того, чтобы оказаться Князем у разбитого на множество мелких частей корыта; он шел к власти, искренне собираясь улучшить уже существующую систему, сделать ее более демократичной, просто более человечной, наконец.
– Об этом нужно говорить всерьез,- безапелляционно заявил Николаевич.- Великие державы подошли к тому рубежу, за которым они не могут более существовать как единое целое. Слишком велика территория, слишком много людей, слишком разнятся интересы провинций. Великороссия обречена. Ее могут попытаться и попытаются спасти Князь с окружением. Собственно, то, что мы наблюдаем сегодня: ускорение судебного делопроизвоства, охота на нелегалов, сумасбродные сроки – это лишь первые шаги, самое начало процесса по "спасению" державы. Думаю, и остальное не за горами. Соберут Вече, быстренько подправят законодательство и пойдут забивать такие вот вагоны под самую завязку. Было это все уже – проходили…
Николаевич имел в виду смутные предвоенные годы и знаменитый стрелецкий бунт, когда стрельцы вытащили из палат и обезглавили на Красной Площади членов тогдашнего Вече, что собственно стало началом конца и самих стрельцов. Среди оппи до сих были популярны споры, под каким углом рассматривать те кровавые события, но для Сергеевича никаких вопросов по поводу не возникало, его оценка всегда была отрицательной. Он не терпел насилия в любой его форме. И потому слова Николаевича о грядущей новой смуте задели его за живое.
– Этого не может быть,- сказал Михаил Сергеевич убежденно.Существуют всенародные правовые нормы, правила гуманистов, церковь. Они не посмеют.
– Посмеют, еще как посмеют,- скривился лицом Николаевич.Когда земля уходит из под ног, все посмеют. А церковь поддержит и благословит. Они там тоже за державность. И потому нам, брат Михаил, скоро предстоит решать, с кем мы: с ними,- он ткнул пальцем в низкий потолок вагона,- или вот с ними,- теперь он ткнул пальцем вниз, в дощатый пот.- С Князем или с народом, с чернью, которую в очередной раз попытаются загнать под лавку.
– Так значит, вы собираетесь выступить на стороне сепаратистов?- догадался наконец Михаил Сергеевич.
– Нам не оставили иного пути,- отрезал Борис Николаевич.- И сепаратизм ничем не хуже великодержавности. В любом случае, я всегда готов выступить на стороне тех, кто против этой власти. Чем скорее мы уберем Князя, тем будет лучше для каждого русского.
– Но это же война!- воскликнул горячо Сергеевич.- Новая война! Кровь, жертвы, сотни тысяч жертв!
– Странно слышать подобные речи от закаленного оппи,- заметил Николаевич, пристально Михаила Сергеевича разглядывая.- Не вы ли, брат, еще вчера с рвением, достойным лучшего применения, призывали установить новый порядок в стране? Как там у вас? Гласность и Демократизация? Перестройка и Новое Мышление? Простые и так понятные всем категории, особенно какой-нибудь вот кухарке с постоялого двора. А задумывались ли вы, брат Михаил, что любая перестройка немедленно увязнет в инерционности масс? Или, думаете, все сразу захотят по-новому мыслить? Тому, кто боится забрызгать манжеты кровью, нечего делать в Большой Политике. Купили бы себе лавку и торговали вот леденцами, что ли… А политик – это прежде всего боец, не лавочник!..
Михаил Сергеевич не нашелся сразу что ответить. Брат Борис был прав. Но все-таки где-то его правота имела изъян, однако найти его с ходу оказалось непросто.
– А то привыкли и тем, и этим,- продолжал, распаляясь, Николаевич.- Желаете и на ель влезть и окорока не ободрать. И с Князем мы дружим, и в Вече готовы заседать, и народ нас любит, и у бунтарей мы в авторитете. И вы вот такой же, брат Михаил. Шалтай-Болтай… Кричите на всех углах о Гласности, но не желаете быть честным даже перед…
Николаевич не успел закончить обличительную тираду. Поезд вдруг резко затормозил. Надрываясь, взревел гудок. Каторжники повалились со скамьи на пол.
– Что происходит?- недоуменно вопросил Сергеевич, на что Николаевич дернул его за наручник, подмигнул и коснулся пальцем губ, призывая к молчанию.
И только тогда Михаил Сергеевич услышал приглушенные стенками вагона звуки выстрелов. Потом, через несколько секунд, выстрелы стихли, их сменили неразборчивые возгласы. Рядом с вагоном происходила какая-то непонятная возня.
Рывком распахнув дверь, в коридор вагона ввалился давешний мальчишка-охранник. Он побежал к клетке, на ходу снимая с пояса ключ и одновременно извлекая из кобуры пистолет. Был мальчишка бледен, руки у него тряслись и сразу снять замок он не сумел. А потом ему это сделать уже не дали. В коридоре появилась еще одна фигура. Хлопнул одиночный выстрел, и парнишка, выронив свои причиндалы, осел на пол, цепляясь еще слабеющими пальцами за прутья решетки. Изо рта у него выплеснулась вдруг потоком черная густая кровь, забрызгала доски.
Теперь по коридору, быстро и мягко ступая на полусогнутых, двигался пышноусый черноволосый человек в полевой амуниции моторизованной кавалерии. В отставленной руке незнакомец держал пистолет, от дула которого, казалось, еще поднимается сизый дымок. В пространстве вагона остро и кисло запахло порохом.
– Быстрее!- прикрикнул на пышноусого Николаевич.
Человек ускорил шаг.
– Здравия желаем, брат Борис!- провозгласил он весело, нагибаясь за ключом.
– Здравствуй, брат Александр,- приветствовал его Николаевич.