Шань
Шрифт:
Чжилиня это не впечатлило. Он знал, что Хуайшань Хан лжет, потому что Мао уже сообщил Чжилиню, что последние несколько заданий Хан получал лично от него.
Чжилинь задумался. Его друг стоял здесь и врал ему в лицо, вместо того чтобы сидеть дома с женой, которую он не видел почти два месяца.
Почему? Хуайшань Хан неторопливо затягивался, выпуская дым из полураскрытых губ.
— Наша разведка оказалась права, — продолжил он через некоторое время.
— И вот ты вернулся домой, воин-победитель, — заметил Чжилинь резко. — Вернулся, чтобы потребовать награду.
— Между
— Пленника?
— Агента капитализма, который руководил подготовкой покушения на Мао тон ши.
— Ты видишь его? Океан. Я вижу его необъятную ширь, испещренную лунными бликами. Мне кажется, я чувствую их обжигающее прикосновение к коже так же легко, как вижу их блеск.
Сеньлинь открыла глаза и пристально взглянула в лицо Чжилиня, находившегося совсем рядом с ней.
— Ты видела его? Я говорю об океане.
— Нет.
— Интересно, почему?
Она взяла его руки в свои и перевернула их ладонями кверху.
— Я думала, если бы мы соприкоснулись... еслибы мы переплелись каким-то образом... ты бы тоже это увидел.
— Но я не могу, — сказал Чжилинь, — это твой талант, Сеньлинь, а не мой.
— Нет, — твердо сказала она. — Он наш.
Она вспомнила, как открылась ее душа, когда небо было затянуто тучами и шел дождь, а он был глубоко внутри нее. Она подумала, была ли она права, действительно ли они нуждались в более тесном слиянии плоти.
— Я уверена в этом. Я не обладала этим талантом до встречи с тобой.
— Ты хочешь сказать, до того, как я тебя взял к Фачжаню.
Веки ее затрепетали при упоминании о мастере фэн-шуй. Как она неповторима, —подумал Чжилинь. — В таком хрупком теле такой могучий дух.Это сочетание напомнило ему полупрозрачные вазы, созданные руками древних умельцев Китая. Ему вдруг пришло в голову, что красота — сила уже сама по себе.
— Нет, — возразила Сеньлинь. — Я не стану отрицать того, что случилось со мной той ночью. Я лучше, чем кто бы то ни было, знаю, что именно изгнали из моей души заклинания Фачжаня. Дух Ху Чао, супруги последнего из императоров династии Мин, — вот от чего я освободилась.
— У зла много имен.
— Ты думаешь, Ху Чао была только злой? — Сеньлинь вздохнула. — Дух ее был изуродован и отвратителен. Он был результатом того зла, которое ей причинили. Зло вошло в нее и поглотило целиком. Оно разрушило ее тело и разъело душу.
— И как же этот злой дух вошел в тебя? — спросил Чжилинь полушутливо.
— У Сонов глубокая история, — спокойно ответила Сеньлинь. — Может, Ху Чао была моей прапрапрапрабабушкой.
— Но ведь наверняка даже не известно, были ли у нее дети, — сказал Чжилинь.
— Она воскресла во мне.
Этот разговор о душах и возможных перевоплощениях раздражал его. Он был буддистом.Для него существовали земля, подъемы и спады ки,но не мистика. Тайны бытия не казались ему проявлением какого-то волшебства, но лишь частью жизни.
— Как бы там ни было, — сказал он, — зло ушло из тебя.
Сеньлинь, сидевшая в беседке из шелестящего бамбука, была словно расчерчена узкими полосками света и тьмы.
— Да, зло, — полосы света и тени лежали на изысканных чертах ее лица. — Но что-то остается. Точно лунные блики на челе океана. Что-то зовет меня. Сверкающие точки на гребнях волн, тянущихся бесконечной вереницей.
— Ты можешь сказать мне, что?
Он чувствовал жар этих десяти тысяч крошечных огней своей плотью. Они появлялись, исчезали, появлялись вновь, точно брызги звездной пыли.
Ему послышался чей-то зов...
Он открыл рот, но ни один звук не вырвался из него. Вибрации передавались от нее к нему, а затем — усеянной звездными блестками глади океана.
Где мы?
Погребенные в бездонной толще воды, там, где глубинные прохладные течения, сплетаясь друг с другом, кружатся в пространстве этой вселенной, служащей обителью иной жизни, вдыхающей не воздух, а воду.
Сеньлинь и Чжилинь соединились совершенно иначе, чем до сих пор. Еще никогда их близость не была столь полной, объятия столь тесными. В это мгновение максимального единения она поняла, что была права. Музыка, которую они слышали, видели, обоняли, осязали, была гармонией их ки,играющих одно с другим, сплетающихся...
...превращающихся в единое целое.
Корейская кампания набирала ход. Фантастическая волна побед на первом этапе породила своего рода эйфорию, поднимавшую моральный дух нации, испытавшей множество унижений во время мировой войны и теперь неожиданно обнаруживавшей себя в центре внимания международного сообщества. Если прежде, там, где китайский солдат, терпя поражение за поражением, служил объектом насмешек, то теперь народы мира вдруг стали соревноваться в выражениях восхищения свежеиспеченной китайской доблести.
По мере того как развивался успех Китая в Корее, расцветала и карьера старшего сына Мао, Мао Аньина. Был ли юноша так талантлив или, возможно, он действовал в соответствии с хитроумным планом великого кормчего, но Мао Аньин получил почетное назначение на службу в полевой штаб Второй Китайской армии.
Американские бомбардировщики, словно стервятники, кружили над лагерем, вываливая свой смертоносный груз на тех, кто замышлял там их поражение. И Мао Аньина не обошла участь многих его товарищей по оружию.
Новости сообщались Мао так быстро, как только это было возможно. Но, как нетрудно представить, определенная задержка все же имела место, пока солдаты прочесывали зловонные, дымящие развалины в поисках оставшихся в живых. В конце концов генерал узнал старшего сына Мао.
— Война, — говорил Мао Чжилиню позже, — похожа на горький чай. Сила, которую он дает телу и душе, ослабляется вкусом пепла, который остается у тебя во рту.
— Это — грех, то, что мы делаем.