Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона
Шрифт:
— Лоа Вэй Фэнь. Теперь меня зовут Лоа Вэй Фэнь.
Цзяо Мин с трудом добралась до берега великой реки, разбросала ветки, которыми была прикрыта лодка, и столкнула ее в быстрые воды Янцзы. Стоя на корме утлого суденышка, она вдруг почувствовала, как по ногам течет что-то горячее, и, опустив глаза, увидела, что ее шаровары и халат насквозь промокли.
— Воды отошли… — только и смогла пробормотать она, шагнула вперед и, едва не разбив голову о планшир, упала на мокрые доски днища. Так она и лежала, когда новая жизнь
Цзяо снился странный сон. Она находилась на огромной городской площади. Таких больших площадей она отродясь не видела. Там было много людей — молодых, ровесников ее и Чэня. Они громко пели и что-то выкрикивали. А еще там находился ее ребенок, но не такой, каким он был сейчас, в ее чреве, а такой, каким станет, когда вырастет. Он стоял совершенно один перед огромным японским танком. Нет, не перед японским. Перед китайским танком. Он просто стоял с цветком в руке. И тут вся колонна китайских танков, словно уткнувшись в невидимую стену, остановилась.
Течение несло лодку, разворачивало ее, крутило в водоворотах, било о камни. Речной бог направлял лодку вниз по реке, туда, где на берегу стоял дом, в котором нашли укрытие члены Гильдии убийц, приехавшие в Нанкин, древнюю столицу Поднебесной.
Вернувшись после долгой ночи убийств, члены Гильдии отправились на реку, чтобы смыть запекшуюся кровь, и увидели, как из утренней дымки, стелившейся по воде, медленно выплыла лодка, словно плетеная корзина с подкидышем. Двое убийц бросились в холодную воду, подплыли к лодке с разных сторон и, взобравшись в нее одновременно, обнаружили на мокрых досках днища Цзяо Мин. Через минуту девушка была уложена на свободный матрас в доме-убежище, и Лоа Вэй Фэнь знаком подозвал Максимилиана.
Девушка была еще жива, но дышала с трудом, а кожа ее приобрела мертвенно-бледный оттенок.
— Она в шоке, — констатировал он, — и вдобавок истощена.
— И беременна, — добавил Лоа Вэй Фэнь.
— Что? — Максимилиан откинул полу халата Цзяо Мин. — Господи, помоги! — пробормотал он, разрезал окровавленный рукав и увидел большую рану на плече девушки.
Рана источала отвратительный запах протухшего сыра, а синюшный цвет, расползавшийся от раны во все стороны, красноречиво свидетельствовал о том, что заражение уже перекинулось на все тело.
— Ну? — спросил Лоа Вэй Фэнь.
Максимилиан потряс головой. Он не был врачом и имел довольно туманное представление о том, как оказывать первую помощь. Кроме того, у них не было ни бинтов, ни принадлежностей для накладывания швов, ни даже простейшего скальпеля. И тут он увидел, как живот девушки колышется и меняет форму.
— Ребенок жив! — воскликнул Максимилиан.
Лоа Вэй Фэнь принялся ощупывать круглый живот Цзяо Мин. Его пальцы словно ползли по нему. Наконец, добравшись до верхней его части, Лоа Вэй Фэнь сказал:
— Вот — головка. Ребенок не перевернулся.
Максимилиан положил руку на живот беременной и попытался нащупать то, что нашел Лоа Вэй Фэнь.
— Ты уверен?
Лоа Вэй Фэнь кивнул, и по его лицу впервые за то время, сколько знал его Максимилиан, промелькнуло нечто такое, что можно было принять за страх. Он достал клинок свальто и протянул его Максимилиану:
— Вынь из нее ребенка, иначе он умрет вместе с матерью.
Максимилиан был потрясен.
— Нет! — Он в страхе попятился назад. — Сам вынимай!
— Я не дарю людям жизнь. Я ее у них отнимаю. Это должен сделать ты.
Делая надрезы, Максимилиан не переставал удивляться количеству вытекавшей из них крови и остроте лезвия. Наконец живот Цзяо Мин был вскрыт, и их взгляду предстал идеально здоровый ребенок. Малыш повернул головку и посмотрел на Максимилиана. Юноша сунул руку в разверстую брюшную полость и подхватил его под спинку. Ребенок едва не соскользнул, тогда Максимилиан взял его обеими руками и вынул из чрева пугающе неподвижной матери. Он не помнил, как перерезал пуповину, как обмывал новорожденного. В памяти осталась лишь огромная навалившаяся на него усталость и фраза, которую он произнес перед тем, как провалиться в сон:
— Ему нужно молоко.
Потом, ночью, когда младенца накормили и запеленали, Максимилиан смотрел на безжизненное тело его матери, лежащее на полу дома-убежища. Душа, лишь недавно теплившаяся в этой бренной оболочке, без сомнения, отлетела. Огонек погас. Единственной искоркой, напоминавшей о том, что она жила, было необычное ожерелье у нее на шее. Максимилиан осторожно приподнял голову женщины и расстегнул застежку украшения.
Когда ожерелье упало ему на ладонь, Максимилиан поднес его к окну, за которым занимался рассвет. Утренний свет, упавший на стеклянные бусы, зажег в них крохотные радуги, и на ладони молодого человека заиграла целая симфония цветов. Внутри каждого стеклянного шарика он заметил филигранную резьбу, а потом понял, что некоторых бусин не хватает.
Ребенок запищал.
Максимилиан подошел к новорожденному, взял его на руки и стал нежно баюкать. Малыш открыл глаза и, кажется, впервые сумел сосредоточить взгляд. Он смотрел на ожерелье, которое Максимилиан все еще держал в руке.
Юноша медленно покачал украшением перед лицом малыша и, к своему удивлению, заметил, что тот не сводит глаз с блестящих бусин. Максимилиан переводил взгляд с ребенка на ожерелье и обратно.
— Это твое наследство, — наконец сказал он. — Все, что останется у тебя от матери.
Он разорвал серебряную цепочку пополам, после чего скрепил концы каждого куска украшения. Один он надел на шею младенца, а второй — на запястье его мертвой матери.
Когда днем Максимилиан и двое из Гильдии убийц отдали тело покойницы реке, та быстро подхватила его и унесла. Последним, что увидел Максимилиан, был яркий блеск солнечных лучей, отразившихся в стеклянных бусинах на запястье.
Покачивая ребенка на руках, Максимилиан ощущал жизнь внутри этого маленького тельца, обитающую там Божью искру. В этот момент он понял, как устроить убежище для еще остававшихся в Нанкине китайцев.