Шанидар
Шрифт:
Ночью в пещере деваки устроили поминки, скорбя о духах умерших тува и напутствуя дух Вемило перед походом на другую сторону дня. Локни отрезал себе ухо острым обсидиановым ножом и положил окровавленный лоскут кожи на холодный лоб Вемило, дабы тот всегда мог слышать молитвы своего племени. Пока Катерина прикрывала рану мужа пушистым мхом, другие женщины забрасывали искалеченное тело Вемило снежными хризантемами.
Потом Локни повернулся к Гошевану и сказал:
– Мужчина, чтобы быть мужчиной, должен иметь женщину, а ты слишком стар, чтобы брать в жены девственницу. – Он подошел к Ларе, всхлипывающей над могилой мужа. – Посмотрите на эту несчастную женщину. Давным-давно Арани, ее отец, бросил ее, чтобы жить с безволосыми людьми в Призрачном Городе. Братьев у нее нет, а теперь и Вемило
Гошеван посмотрел на Лару, и, хотя глаза ее застилали слезы, он увидел, что они темны и горячи, полны красоты и жизни. В груди Гошевана вспыхнуло пламя, и он воскликнул:
– Только дурак не пожелает такую женщину! – И добавил, желая утешить Лару. – Мы поженимся, и у нас будет много детей, которых мы станем любить.
Все внезапно замолчали. Деваки молча переглядывались, словно не верили собственным ушам. Наконец Уши удивленно молвила:
– Неужели он не знает, что у Лары три дочери и сын?
– Конечно, знаю, – ответил Гошеван. – Но это значит лишь то, что чресла ее обильны, и она легко родит сыновей и для меня.
Услышав это, Уши вскрикнула и начала рвать на себе волосы. Катерина закрыла лицо руками, а Локни спросил:
– Как вышло, Гошеван, что ты не знаешь Закона?
Гошеван, разгневанный и смущенный, ответил:
– Откуда мне знать ваши законы, раз я из далекого племени?
Локни посмотрел на него, и в глазах его была смерть.
– Закон есть Закон, – сказал он, – и он един для всех алалоев. Наверное, снежная буря украла твою память и заморозила душу. – И затем, не желая убивать мужчину, спасшего ему жизнь и собирающегося жениться на его сестре, он растолковал, что к чему:
– Лара может родить еще только одного ребенка. У женщины может быть пятеро детей: одного для Дыхания Змея глубокой зимой, одного для бивней тува, мамонта. Одного для лихорадки, приходящей по ночам. – Локни на мгновение смолк, пока слова Закона перебегали с уст на уста, и все племя – кроме Гошевана – нараспев повторяло: – Мальчика, который станет мужчиной, и девочку, которая станет девака, матерью Людей.
Потом Локни приложил ладонь к шее Гошевана, стиснул пальцы и молвил:
– Если нас станет слишком много, мы убьем всех мамонтов, и нам придется охотиться на шелкобрюхов и шагшаев, чтобы не умереть с голоду. А когда их не станет, нам придется долбить дыры в морском льду и бить копьями тюленей, которые всплывут к ним подышать. Когда не останется тюленей, придется убивать кикилиа – кита, который мудрее нас и силен, как Бог. А когда животных не станет совсем, мы начнем выкапывать кривые корешки, есть личинок меховых мух и крошить себе зубы, обгладывая лишайники со скал. Наконец нас станет так много, что мы начнем убивать леса, чтобы сажать снежные яблоки, и тогда у людей проснется жадность, и кончится все тем, что у кого-то будет больше земли, чем у других. А когда свободной земли не останется, сильные начнут заставлять слабых работать, а слабые будут продавать за еду своих женщин и детей. Самые же сильные станут воевать между собой, чтобы захватить еще больше земли, мы превратимся в охотников на людей, и настанет для нас ад при жизни и ад по ту сторону. А под конец, как то случилось на Земле перед расселением на звезды, с неба упадет огонь и деваков не станет.
И Гошеван, по-настоящему желавший лишь одного сына, принял Закон алалоев, потому что кто лучше него самого знал о зле от владения рабами и о ложности продажной любви?
В конце мнимой зимы он женился на Ларе. Вплетенные в знак скорби в длинные черные волосы снежные георгины она заменила огневками, как подобает молодой жене, и села шить Гошевану новую парку из шагшая, без которой ему не выйти на зимний мороз. Каждый из деваков сделал им свадебный подарок. Эйрена и Джаэль, те самые хихикающие ребятишки, что первыми заговорили с ним много месяцев назад, подарили ему пару рукавиц и украшенный резьбой рог тортрикса, чтобы ему было из чего пить крепкое пиво, которое варили каждую зиму из раздавленных корешков. Но самым ценным подарком, изумившим Гошевана мастерством и симметрией, оказалось преподнесенное Локни копье – длинное, прочное и с кремневым наконечником, таким острым, что пронзало шкуру мамонта с той же легкостью, словно то был кусок сыра.
Допив свой квас, я смолк, переводя дыхание. Звук, с каким мраморная чашка юноши коснулась твердого холодного стола, показался мне слишком резким и громким. Я ощутил запах корицы и меда; минуту спустя домашник подал нам хлеб с изюмом, намазанный медовым сыром, и принес два пыхтящих кофейника. С улицы донеслось легкое пощелкивание стальных коньков по ледовой дорожке, и я удивился – кто-то или очень глуп или безрассуден, иначе не вышел бы из дому в такую ночь. Юноша схватил меня за руки и столь пристально впился в меня взглядом, что мне пришлось отвернуться.
– А Гошеван? – спросил он. – Он стал счастлив с красавицей Ларой? Стал, правда ведь?
– Да, он был счастлив, – ответил я, пытаясь высвободить свою стариковскую руку из тисков молодых пальцев. – Настолько счастлив, что стал называть вшей «мои маленькие зверушки» и перестал вспоминать о том, что ему до самой смерти не придется более мыться. Заикание, раздражавшее его всю жизнь и нередко вгонявшее в краску стыда, внезапно прошло, едва он обнаружил, с какой легкостью слетают с его языка певучие гласные и гладкие согласные языка деваков. Он полюбил детей Лары как своих собственных, а Лару любил так, как только может любить женщину отчаянный и романтический мужчина. А она, хотя и понятия не имела о столь знакомых Гошевану экзотических умениях куртизанок, любила его с такой силой и страстью, что он разделил свою жизнь на две части: время до Лары – смутное, тусклое и полное путаных воспоминаний – и время Лары, наполненное светом, радостью и смехом. Поэтому когда следующей средизимней весной она коснулась своего живота и улыбнулась, он с уверенностью понял, что прожил жизнь не напрасно и что счастлив настолько, насколько может стать счастлив мужчина.
Пока падал сухой глубокий зимний снег, Лара все разбухала подобно созревшим орехам балдо, которые женщины собирали и хранили в больших бочках из мамонтовых ребер, обтянутых мамонтовой же шкурой.
– У нас будет мальчик, – сказала она как-то ночью, в начале глубокой зимы, когда склоны Квейткела под светом лун казались серебряными. – Когда я носила девочек, все три раза меня тошнило по утрам. Но с этим ребенком я просыпаюсь голодной, словно тува средизимней весной.
Когда ее время настало, Катерина прогнала Гошевана и Локни, отца и дядю, ко входу в пещеру, где они принялись ждать, пока женщины совершали свой тайный обряд. Мороз той ночью стоял такой лютый, какой, по словам старой Амалии, бывает лишь дважды в столетие. На севере мужчины видели зеленые лоскуты света, свисающие с черного звездного неба.
– Огненные водопады, – сказал Локни. – Иногда они бледные и зеленые, как сейчас, а иногда красные, словно кровь. Духи Вемило и всех наших предков освещают зимнюю ночь, одаривая нас надеждой, чтобы мы противостояли мраку. – Потом он показал на яркий треугольник звезд, мерцающий над восточным горизонтом. – Ваканда, Эанна и Фарфара. Наверное, там живут люди. Люди-тени, без тел. Говорят, у них нет душ, и они питаются светом.
И так они сидели долго, дрожа от холода даже под мехами шагшая, и разговаривали о том, о чем говорят мужчины, когда их переполняет странная тоска и удивление перед тайной жизни.
Из пещеры донесся писк младенца. Гошеван хлопнул Локни по спине и радостно захохотал. Но крик его новорожденного сына тут же смешался-с глухим стоном, а потом и плачем разом зарыдавших женщин. Охваченный безумным страхом, он вскочил, а Локни пытался его удержать.
Гошеван побежал в самую теплую и дальнюю часть пещеры, где мужчинам находиться не полагалось. И там, в тусклом желтом мерцании масляных светильников, на новом, залитом кровью меху увидел своего мокрого, скользкого и розовокожего сына, лежащего между согнутых ног Лары. Рядом с младенцем стояла на коленях Катерина, прикрывая его лицо уголком серого меха. Гошеван с такой силой отшвырнул ее от сына, что она, глотая ртом воздух, упала на пол. Когда же Хайдар и Палани схватили его за руки, к Гошевану подошел Локни, охваченный печалью; его голос дрожал, а из глаз катились слезы. Он сказал: