Шарик над нами
Шрифт:
3
Домард провалился в странную полудрему. Его сознание раздвоилось: одна половина оставалась здесь, в пустом коридоре, пробитом в скальных породах, а другая стремительно уносилась куда-то вдаль.
Мелькают зеленые вагоны, окна с раздвинутыми шторками. Там, за пыльным стеклом купе, осталась она, та, без которой ему никак не обойтись. Ее нельзя отпускать - ни в коем случае, и все же она уезжает, чтобы исчезнуть навсегда. Он бежит по перрону, машет рукой, а поезд уходит, разгоняется, набирая скорость. Он хочет остановить состав - пусть кто-нибудь нажмет на стоп-кран. Он приказывает
Щемящая тоска наполняет его, и почему-то нет привычного, уютного ощущения, что все можно вернуть, ничто не потеряно, ведь за твоей спиной могучие Магины...
Нет, неправда! Это он уезжает, а не она! И она неуклюже бежит за вагоном по платформе, загроможденной тележками носильщиков и грудами чемоданов. Она бежит все быстрее, уже приноровившись, и не отстает от набирающего скорость поезда, но ведь перрон не бесконечен. Она прощально машет рукой. "Кончено... Кончено... Кончено..." - стучат колеса. Они больше никогда не увидятся.
...Георг очнулся, лоб его был в каплях пота. Сердце сдавило. Кто она? Домард и разглядеть-то не сумел ее лицо. В нем виделось нечто родное, невероятно, невозможно родное - до боли, до ужаса... А ведь никакого прощания на вокзале, никакого поезда не было и быть не могло, ведь Георг ни разу не летал на Землю.
Если рядовые селениты, борясь с гнетущим земным тяготением в специальных экзоскелетах, до сих пор наезжают иногда в знаменитые туристские центры бывшей метрополии - большими группами, с охраной, то Небожители появляются там лишь при крайней необходимости.
Столица бицентрического мира теперь расположена здесь, на Владычице Ночи. Разбег человеческая цивилизация делала на планете-праматери, но прыжок был совершен при шестикратно меньшей силе тяжести. Поэтому он и стал рекордным - вид хомо сапиенс совершил прорыв в будущее. Именно на Луну стягиваются все нити управления цивилизацией. Все надежды человечества отныне связаны с Луной, и ненависть его тоже направлена сюда...
Георгу вдруг вспомнился Ритуал Белых Масок. Плачущие лики скрывали самые разные лица. Демонстративное оплакивание несбывшегося тянулось часами, изнуряя не только плакальщиков, но и зрителей. Звучала монотонная музыка с негромким позвякиванием, свойственным ритуальным процессиям многих восточных конфессий. Заунывная, но одновременно и по-своему ритмичная музыка, от которой сначала бегут по спине мурашки, а в какой-то момент ее вовсе перестаешь замечать.
В безмолвной мольбе Белые Маски протягивают руки к тлеющему под потолком матовому шару, приседают, словно под тяжким бременем. Потом осторожно касаются друг друга - и отдергивают руки, отшатываются, затем снова смыкаются в круг, медленно двигаются, вращаясь и вздрагивая, будто от ударов бича. Снова тянут в мольбе руки к шару, ни на миг не прекращая танца, падают на колени и ползут... Белые Маски передают эту свою сыгранную тоску и боль зрителям. Они выполняют некую очистительную миссию, особого рода покаяние.
"Почему это забытое воспоминание возродилось в моей памяти именно сейчас? Значит, есть что-то общее? Какая-то внутренняя, глубинная связь между моим сном и Белыми Масками? Утраченное "вчера"? Но как можно утратить то, чего никогда не имел? Тоска по необретенному? Недостижимому? Или это со мной пытаются разговаривать души предков? Может, и так..."
Прошел уже час с тех пор, как Георг влетел в пещеру. Спасателей по-прежнему не было. Домард снова задремал. И оказался в лицее. Маленький Гоша фор Белкин лежал на холодной лавке животом вниз. Штаны были спущены до колен. Голый зад покрылся гусиной кожей - из неплотно прикрытой двери сквозило. Штатный экзекутор мочил розги в специальном медном тазу, он сосредоточенно проверял их гибкость, несильно похлестывая по своей руке, но все еще был недоволен.
Господин учитель нервно потирал руки, прохаживаясь взад-вперед вдоль грифельной доски. Дети, оставленные в классе в воспитательных целях, ожидали экзекуции. Они боялись погромче вздохнуть. А сам Гоша дрожал от холода, а вовсе не от страха. Его обуревал сейчас не страх, стыд или желание отомстить, а удовлетворение: он сделал то, что хотел, а наказание не будет слишком суровым. Гоше и на ум прийти не могло, что на этот раз господин директор приказал лицейского врача в класс не допускать, преступнику никаких скидок не делать и нанести все тридцать объявленных ударов.
Вина же двенадцатилетнего Гоши состояла в том, что мальчик тайком пробрался в кабинет директора. Проявив немалую изобретательность, он сумел войти в контакт с главной лицейской Магиной и попросил ее подсказывать ему ответы на любые вопросы учителей. И узнай директор об этом, позорное изгнание Гоши из лицея было бы неминуемым, даже несмотря на высокое положение Дома фор Белкиных. Но Магина обещала мальчику не выдавать его и выполнила клятву. К несчастью, уборщик заметил мальчика, выскользнувшего из директорского кабинета, и доложил начальству. На допросе Гоша соврал, что только хотел спросить, почему его так не любит преподаватель физики по кличке Дрозд. Ему не поверили, но правду узнать так и не смогли.
– Ну что, начнем-с...
– произнес наконец экзекутор, потуже затянул завязки грязноватого фартука и размахнулся. Вот уж он себя покажет!
Ягодицы мальчика обожгло болью.
– Р-раз!
– злорадно объявил господин учитель. Он исступленно ненавидел заносчивых и наглых аристократов, которым все дозволено. И всю свою жизнь он отыгрывался на их отпрысках. Учитель не боялся, что наследника фор Белкиных защитят, - в лицее действовали только лицейские Магины, иначе невозможно было бы учить юных Небожителей.
– Не суй свой нос куда не надо, гаденыш...
– прошипел он, еще не зная, что подписывает себе отсроченный на девять лет смертный приговор.
Став совершеннолетним, Георг фор Белкин немедленно расквитался со всеми, кого люто возненавидел в детстве. Экзекутор, кстати, в черный список не попал - он, по мнению Гоши, лишь выполнял свою работу.
Боль от удара розгами во сне случайно совпала с реальной болью от укуса. Или была порождена ею. На Домарда напала целая стая обычно безобидных лунных тушканов, но сейчас они словно взбесились. Каждый в отдельности тушкан был не опасен, но две или три сотни зверьков могли облепить жертву с ног до головы, погребя под грудой зубастых комков пуха, съесть глаза, нос, губы, уши и даже перегрызть горло.