Шекспир мне друг, но истина дороже
Шрифт:
– А Ляля сама не могла выйти?
Озеров помотал головой и облизнул губы.
– Она без сознания была. Похоже, этот поджигатель чем-то ее опоил. Когда я подошел, ее рвало, Егор «Скорую» вызвал. Он сказал, что положил ее на лавочку, начал снегом обтирать, что ли. Она очнулась, и ее сразу стало рвать. Ну, потом мы в больницу поехали, ее всю корчило, уже всухую… Там мне руку забинтовали и какой-то укол сделали, а ей… не знаю что.
– Промывание желудка наверняка, – предположил Федя. – При отравлениях всегда делают.
– Она рассказала,
– То есть она никого не узнает, даже если увидит?
Озеров помотал головой и опять облизнул губы. Тут Федя догадался и подал ему графин. В нем было много воды, почти полный графин! Озеров припал к нему и пил долго, с наслаждением, даже постанывал слегка.
Остановился, отдышался и еще попил.
– Хотите, чай закажу? Нам сюда принесут, не нужно никуда идти!
– Какой еще чай? – Максим опять попил, отставил почти пустой графин и сказал: – Закажи.
Федя Величковский заказал по телефону чай с лимоном, «боржоми», лед и еще «сырную тарелку» и «хлебную корзинку» – для себя. Тарелка, корзинка и чай с лимоном были из всегдашней «нормальной» жизни, Федя неожиданно понял, что очень хочет, чтобы жизнь вновь стала такой!.. Чтобы не было убийств, поджогов, погромов. Чтобы все вернулось туда, откуда начиналось, – вот они с шефом Максимом Викторовичем, такие уверенные, веселые и довольные собой, едут в Нижегородский театр записывать спектакль для радио, и впереди у них приятное и несложное дело, почти неделя каникул на свободе, и можно сколько угодно рассуждать о прелести детективов и развивать на заправках наблюдательность, замечая, кто как ест, разговаривает и покупает соленые орешки!
Федя Величковский, двадцати четырех лет от роду, неожиданно и остро захотел домой – на собственную кухню, где родители, сделав иронические лица, слушают его рассказы, а братан пьет чай стакан за стаканом, раскачивается на стуле, и вид у него восторженный, и рот приоткрыт. Брат обожает Федины рассказы, и самого Федю обожает, и нет для него большего авторитета и лучшего друга!.. Федя снисходителен и великодушен к его четырнадцати годам, к его восторженности и младенческим интересам – ну, Федя-то точно знает, что они в четырнадцать лет младенческие!..
Еще он очень захотел на работу, в огромное здание на Белорусской, куда муха не пролетит и мышь не проскочит без пропуска, где суровые охранники всегда останавливают его и долго сверяют фотографию на пропуске с Фединой физиономией – не доверяют!.. Из-за штанов и курток не доверяют, бдительность проявляют! Раньше этих суровых людей он ненавидел за тупоумное следование инструкциям, а теперь испытывает к ним нежность. В здании на «Белорусской» не может случиться ничего того, что происходит с ними сейчас, там надежно и безопасно – всегда.
Федя никогда
…И что это значит? Это хорошо или плохо? Трус он или не трус?
– Федя, у тебя лицо скорбящей Богоматери. Что такое-то?!
– Извините, Максим Викторович. Я задумался.
Он потер ладонью отросшую за ночь щетину, сел на пол, по-турецки скрестив ноги, и посмотрел на шефа в перевернутый бинокль.
– Где ты его взял?
– Кого взял? А, бинокль! С собой привез. Это меня дед приучил. Он военный летчик и всегда и везде таскает с собой бинокль – рассматривать горизонты и пейзажи. Это его. Хотите посмотреть?
Озеров отпихнул от себя бинокль.
– Там еще одна странность, знаешь. – Почему-то ему было трудно об этом говорить. – Ляля сказала, что это был… не человек.
– В каком смысле? – изумился Федя.
– Фантом, – морщась, сказал Озеров. – Призрак оперы. Мираж. Лошадиная голова, рога и копыта.
– Сам Вельзевул наведался?!
– Она так говорит. То ли ей со страху показалось, то ли дело еще в чем-то…
– В чем еще может быть дело, Максим Викторович?! Он ей наверняка дал какой-нибудь галлюциногенный препарат. Вот и померещилось.
– Федя, препарат препаратом, но она же его видела! Видела еще до того, как он заставил ее пить!
– Скорее всего, она просто ничего не помнит! Помнит только свои галлюцинации. Это свойство мозга, называется компенсаторные реакции.
– Так твой папаша говорит? Или мамаша?
– Оба, – быстро сказал Федя Величковский и, подумав, спросил осторожно: – А точно она не сама отравилась и дом подожгла?.. От несчастной любви и общей нервности организма?
– Точно, Федя. Я сразу забеспокоился, потому что на дорожке были следы. Совершенно явные, отчетливые!.. Я еще подумал, что она несколько раз туда-сюда ходила, и удивился, куда она могла ходить. Егор все дорожки у нее расчистил, и следы были хорошо видны. Помнишь, какой вчера снег валил? Их минут через двадцать засыпало бы, и дом бы уже горел вовсю, мы даже подойти не смогли бы, какие там следы!.. Этот мираж и призрак оперы очень расчетливый и опасный человек, говорю тебе!..
– И кто из наших героев тянет на расчетливого и опасного? – спросил Федя. – Хоть один кто-то тянет?..
Им принесли чай и еду, и некоторое время они молчали. Федя, сидя на полу и поставив перед собой тарелки, поедал сыр с хлебом, а Максим с наслаждением тянул чай. Обезболивающее – «больничный препарат, без дураков» – сделало свое дело. Озерову было легко дышать, легко сидеть, и даже в сон клонило.
Сейчас бы напиться чаю, перебраться потихонечку на диван, приткнуться на подушку, потянуть на себя плед, включить телевизор, чтоб бубнил, заснуть моментально и не просыпаться до самого вечера.