Шелопут и прочее

Щербаков Александр Александрович

Строчки из почты, предваряющие эту микроглавку, – из моего письма мастеру изготовления надгробий. А вот впечатление от самого памятника: «На могильном камне Жана Кокто – надпись: «Я начинаю». Надгробная плита Галины Щербаковой встречает печальных посетителей каскадом удивительно живых портретов». (Профессор Владислав Смирнов, наш давний друг). А ведь это еще памятник и ее, быть может, лучшей книге? Так думают некоторые близкие Гале люди. Я-то лично на первое место ставлю другой ее сборник.

Но кто тут может рассудить?..

II

Видимо по натуре я все-таки бирюк. (Помните сноску Ивана Сергеевича

в «Записках охотника»: Бирюком называется в Орловской губернии человек, одинокий и угрюмый). Осознал это благодаря Интернету, точнее, социальным сетям. Ну, не получается у меня легко и раскованно общаться с кем-нибудь как бы на площади, на виду у многих. Под их невидимым взором невольно начинаю подбирать «нужные», осмотрительные слова, и это уже не я. В нормальной своей частной жизни я другой. Завидую тем, для кого фейсбуковское оконце – как зеленая ветка для природного щебета певчей птицы.

Но в одном я благодарен сетям: они механизировано, а потому исправно напоминают о предстоящих днях рождения членов виртуальной общины. Что при моей с детства дырявой памяти просто спасение. Благодаря этой отчасти навязанной, но тем не менее доброй услуге случилось немало моих не только ритуально-поздравительных, но и содержательных контактов. Вот один из них.

«Здравствуй, Саша. Поздравляю тебя, преемник на посту ответсека «Огонька», с днем рождения. Интересно, сколько ты проработал под Гущиным, а может, и под Черновым? Каково это было? Интересно. Отпиши в двух словах. Ребята они способные, но – другие. Твоя Галя это когда-то понимала. Обнимаю. Здоровья тебе, старина».

Это послание от Володи Глотова. Не прошло и месяца, как я, тоже по фейсбучной «хеппибёздной» наводке, отписал ему:

«Володя, будь здрав и успешен. Где-то с полгода назад я перечитал твою книгу об «Огоньке». А мне сейчас больше вспоминается не «Огонек», а "Комсомольская правда", как мы традиционно рядом бывали в Голубом зале (у левой стенки от входа) на летучках и т. п., обмениваясь своими особыми мнениями, часто расходившимися с воззрениями редакционных бояр (а то и «озвучивали» их). Хорошо, что это было. Обнимаю».

«Огонек»… «Комсомолка»… Эти слова – ключевые в моей жизни, хотя времяисчисление, связанное с ними, составляет далеко не основную ее часть. Зато – главную по смыслу. В мемуарах, как в лаборатории с какими-нибудь путаными растворами, можно болтанку существования разделить на фракции: любовь, производство, семья и т. д. Хотя все происходит в одном и том же сосуде. Так вот, свои предыдущие книги воспоминаний я старался уподобить сепаратору, отделяющему ипостаси любви и семьи от всего прочего. Механизм оказался неважнецким, то и дело в желанные дистилляты пробивались частицы чего-то социального, профессионального… Я, как мог, вымарывал их. Сейчас же, напротив, хочу дать волю еще и производственной, редакционной стихии, даже если она кому-то и неинтересна. В конце концов, не «все же на продажу»…

Глотов в своем поздравительном письме вспоминает «Огонек». В моей же памяти, повторюсь, на первом месте всегда «Комсомольская правда».

…Поутру раздался телефонный звонок. Знакомый безапелляционной тон Марии Михайловны Глазовой, главного человека в бюро стенографии. Не теряя времени на околичности, та сразу зачитывает адресованную мне записку Соловьевой – «мамы Шуры», покровительницы всех собкоров в отделе местной сети. «Саша, сегодня вечером ты должен быть у Панкина».

– Все понял? – уточнила Мария Михайловна.

– А что будет вечером?

– Тебя соединить с Панкиным?

– Спасибо, не надо.

Панкин – главный редактор.

Большой тревоги нежданный вызов не посеял. Я и знал, а главное, чувствовал: у меня все в порядке. К тому времени, к осени 1967-го, я впервые за два с лишним года службы в «Комсомолке» ощутил комфортность собкоровского положения. Все «пароли, явки, имена» на подведомственной территории отмобилизованы, действовали «штатно» (в то время входил в моду этот страхолюдный профессионализм из простецких космонавтских докладов с орбиты). Большинство поручений Шестого этажа были мне интересны. А если какие-то из предлагаемых тем претили, скажем, по моральным, а то и чисто вкусовым соображениям, я, выждав приличное случаю время, сообщал, что в Волгоградской области, а также прилегающей к ней «Астраханщине», нет соответствующих заданию фактов. Поди проверь – за тысячу-то км от «конторы». Казалось, наконец-то пришло безоблачное, чуть ли не эдемское существования. Дети пристроены. Жена за полтора года сделала немыслимую карьеру – от библиотекаря до редактора областной газеты. И вот, пожалуйста, зачем-то нужно предстать перед главным.

Делать нечего, собрал командировочный чемодан-чик – и в аэропорт. Ни «мама Шура», ни Серега Иларионов, зав. собкоровской сетью, ничего прояснить не могли.

Панкин же, Борис Дмитриевич, был немногословен:

– Редколлегия решила создать новый отдел – фельетонов и культуры быта. Предлагаю тебе его возглавить. Надеюсь, не будем играть в «Я подумаю до завтра». Иди к Зайцеву (заведующий редакцией), бери у него ключ от своего кабинета и начинай прямо сейчас.

И я начал. Невзирая на казавшуюся двусмыслен-ность самого названия новой редакционной команды. До сего времени такого не бывало. Вот же привычный ряд: отдел комсомольской жизни, отдел рабочей молодежи, отдел сельской, учащейся молодежи и т. п. И вдруг – отдел фельетонов и культуры быта…

Относительно фельетонов. В то время читательским успехом пользовался этот жанр газетной иронической публицистики. «Известия», «Литературная газета», «Труд» вовсю использовали его, были даже рубрики «Субботний фельетон», «Воскресный фельетон» и т. д. А в «Комсомолке» ничего такого не было. И, конечно, мои опусы в этом роде привлекли внимание (я в 1960 году, оканчивая университет, защитил дипломную работу, которая так и называлась: «Фельетон»). А вот культура быта… Я понял логику руководства, когда вник в интересы «боевых штыков» нового отдела, жизненные и творческие. Это были талантливые личности, однако же никак не прилегавшие к тематике ни рабочей молодежи, ни военно-патриотического воспитания, ни пропаганды, ни физкультуры и спорта – и так далее по списку редакционных подразделений. Это была не их ущербность, а – списка. Два в одном – соединение газетного жанра с неким атрибутом людского бытия – было не слишком удачной, но все же благой попыткой компромисса живой практики с устоявшимся ранжиром.

Узнав своих «сотоварищей по цеху» чуть ближе, я обнаружил: микросреда оказалась непростой.

Володя Орлов. Я не знал толком, что это за журналист, но он уже состоялся как писатель – с книгой «Соленый арбуз». Для нас, молодых, живших в литературноцентрической стране, коей был СССР, такой факт значил очень многое. Скажу честно, его книга не произвела на меня большого впечатления. Сейчас, вспоминая ее, я нахожу в ней больше достоинств, чем тогда. И не потому, что за ней авторство еще и «Альтиста Данилова». Просто со временем она перестала отсвечиваться в популярных тогда сочинениях Василия Аксенова («Коллеги», «Звездный билет», «Апельсины из Марокко», «Затоваренная бочкотара»), Анатолия Гладилина («Хроника времен Виктора Подгурского», «Бригантина поднимает паруса»), Анатолия Кузнецова («Продолжение легенды», «Артист миманса», «Бабий Яр», «Огонь»)… А еще и «старики» тогда время от времени удивляли. Помню, к примеру, внезапный укол от рассказа Владимира Дудинцева «Новогодняя сказка»…